Павел Огурцов - Конспект

— Слезами горю не поможешь. — Он подошел ко мне и положил руки мне на плечи. — Только не отчаивайся. Перемелется — мука будет, вспомни ту немецкую пословицу, которой тебя учил Гриша. Деньги потерял — ничего не потерял, друга потерял — много потерял, бодрость потерял — все потерял. Гриша, мы ведь и не такое пережили!

— То — мы, а при чем тут Петя? — Отец встал, молча оделся и ушел. На утро первой мыслью было: лучше бы я не проснулся.

В выходной приехали Майоровы и Клава с Гориком, пришел Михаил Сергеевич. Пришлось заново все рассказывать. Только рассказал — приехал Кучеров, но он уже все знал от отца.

— Не знаешь, кто написал донос? — спросил Горик.

— Дочь хозяев дома, в котором жили Аржанковы.

— Ах, вот оно что! — воскликнула Клава. — Можно представить, как им допекла Ксения. А перед этим успела выложить всю подноготную.

— Да что об этом говорить! — сказал Сережа. — Толку-то от этого? Я вот что думаю: Петя не скрывал своего происхождения — анкета тому доказательство, и надо обжаловать исключение, не теряя времени.

— Ни в коем случае! — возразил Федя. — Сейчас пошли такие дела, что лучше не высовываться, не подставлять себя под удар. Обжалование не только ничего не даст, но может сильно повредить и Пете, и всем вам.

— Так что же делать? — спросила Галя.

— Пережидать, и тихонечко, не привлекая к себе внимания.

— И сколько времени пережидать?

— Ну, Галя, ну, кто это может знать! — с раздражением сказала Нина.

— Но это мучительно, — сказал Горик.

— А что ты можешь предложить? — вздыхая, спросил Федя.

— Не знаю. Но молча мучиться, ничего не делая... Иди к нам в санитары.

— Может быть, и пойду.

— Только не сейчас! — воскликнул Федя. — Ни в коем случае! Можешь напороться на мерзавца, который на тебе карьеру сделает.

— Перестаю понимать, что кругом делается и зачем, — говорит Клава — и какими средствами...

— Не надо, — прерывает ее Сережа. — А то мы так далеко зайдем.

— А то мы вдруг догадаемся, — говорит Горик, — о чем и о ком вы говорите.

Засмеялся даже отец, не сказавший до этого ни слова.

— А ты, Гриша, — говорит Кучеров, — постарайся удалиться до того, как придет письмо из Петиного института. Это осуществимо?

— Вряд ли, — сказала Галя. — Надо ждать две недели.

— А я уже увольняюсь.

— Это хорошо, — сказал Михаил Сергеевич. — Но как это тебе удалось?

— Наш главный бухгалтер — порядочный человек. Он мне посоветовал написать заявление задним числом, написал на нем «не возражаю» и пошел с ним к директору извиняться, будто он замотался и забыл об этом заявлении. Завтра должен получить расчет.

— Какая умница! — сказал Сережа.

— Свет не без добрых людей, — сказала Лиза.

— Ты смотри! — сказал мне Горик. — И среди бухгалтеров бывают умные люди.

Что касается меня, то согласились с Федей, чтобы я никуда не ходил — ни обжаловать увольнение, ни поступать на работу. Посыпались советы: ни о чем не думай, ни о чем не беспокойся — все равно это ничего не даст; приходи в себя, рисуй, встречайся с друзьями.

— Клара поступила в институт, а ты ее и не видел, — говорит Лиза.

— Пекса давно не был, — говорит Галя.

— Совет мудрецов окончен, — сказал Горик. — Пойдем покурим? Тогда мы еще не курили. Оделись и немного прошлись.

Я тебя увел от всяких советов. Помолчим? Ни рисовать, ни читать — ничем не могу заняться, ни на чем не могу сосредоточиться, ни с кем не хочу встречаться. Пришел Кучеров — я оделся и ушел. Живу как в густом тумане, даже во времени не всегда ориентируюсь. Дома меня не трогают, не досаждают никакими разговорами и советами. Часами брожу подальше от центра, чтобы не встретить знакомых. Не знаю, сколько прошло времени, когда там, где меньше всего можно было этого ожидать, я наткнулся на нескольких соучеников. Они меня окружили.

— Ты хлопотал о восстановлении?

— Нет. Это ничего не даст.

— Да, напортил тебе твой друг.

— Какой друг?

— Тот, что приходил тебя защищать.

— Ну, приходил, защищал. Чем же он напортил?

— А ты что, ничего не знаешь?

— Я же вам говорила, что Петя тут ни при чем! Не может быть, чтобы с его согласия...

— Да о чем вы говорите?

— Ты его после собрания видел?

— Нет, да что случилось?

— Понимаешь, он сказал... Ну, этой, рыжей... что чего они на тебя взъелись... что ты тут не один такой — таких тут много.

— Не может этого быть!

— Но я сам слышал, и не только я.

— И я слышала. И рыжая сама рассказывала об этом.

— Ох, какая подлость! Еще только этого не хватало.

— И знаешь, что она ему ответила? «Передай своему Горелову, что это ему не поможет».

Ни до, ни после не приходилось испытывать такого жгучего стыда, чувствовал, что горит лицо, и понял, как возникает желание провалиться сквозь землю. Я растерялся, молчал, не спросил, когда это произошло — до или после собрания и, не уверен, что попрощался. Оказывается, я пришел домой под утро. В доме темно, все — в своих постелях, но никто не спит.

— Где ты был?

— Нигде. Бродил по городу.

— Господи, да разве можно так? — воскликнула Лиза. — До чего ты себя доведешь?

Постарайся держать себя в руках, — сказал отец. — Надо же и с другими считаться. По какой причине Колосович нанес мне этот удар – я не знаю, пусть из самых благих намерений, но никакие контакты с ним для меня теперь невозможны, и очень хорошо, что после собрания он у нас не появляется — то ли самому стало стыдно, то ли покаялся за связи с классовым врагом и попытку за него вступиться.

И время — великий лекарь, и клин клином вышибают: после встречи с соучениками я стал приходить в себя и задумываться — что мне делать дальше... И отец еще без работы... Я уже не студент, и меня вот-вот призовут в армию. И дома, и доктор Кучеров, и доктор Повзнер уверены — по состоянию здоровья меня в армию не возьмут, но дома советуют подождать. Догадываюсь: советуют не потому, что в армию меня могут взять, а потому, что считают — еще рискованно высовываться. А Федя сказал мне так:

— Знаешь, что написано под окнами в одесских трамваях? «Висувайтесь, висувайтесь! Вы будете иметь тот вид».

Читаю газеты. Столица Украины перенесена в Киев. Правительство Украины проехало на вокзал по только что заасфальтированной улице Карла Маркса, любуясь ею. Побывал на этой улице: смотришь вниз — можно любоваться, смотришь по сторонам — любоваться нечем. Слава Богу, образумились: на Украине образовано шесть крупных областей, города и районы Донбасса остались непосредственно подчиненными центру.

Наконец, получил повестку в военкомат и после медицинской комиссии — справку или удостоверение (не помню, как это называлось) о том, что по состоянию здоровья я не пригоден к службе в армии. Узнал и диагноз: врожденный порок сердца. Дома, конечно, об этом давно знали. В быту еще сохранялась старая терминология: такое свидетельство называлось белый билет, а я белобилетчик. Чуть ли не на другой день после того, как я стал белобилетчиком, наткнулся в газете на объявление: Макеевскому научно-исследовательскому институту организации труда и безопасности работ в угольной промышленности требуются на постоянную работу такие-то специалисты и среди них — инженеры и техники-электрики. Это же и есть тот институт, куда перешел работать Рубан! Вот туда и поеду, если меня возьмут. Сказал об этом как о принятом решении.