Павел Огурцов - Конспект

— А когда мне теперь прийти?

Наведывайтесь, если хотите. Но не торопитесь, раньше, чем через неделю, вряд ли. В поликлинике Повзнера не было, записался к другому врачу. Ни в легких, ни в горле ничего не нашли. Очевидно, — было раздражение от пыли. Математику пронесло, к другим экзаменам готовился. Какие экзамены сдавал – уже не помню. Когда сдал последний, зашел в канцелярию и спросил у дамы:

— Каковы мои шансы?

— А как вы сейчас сдали?

— На пять.

— Можете не сомневаться — будете приняты.

— А по анкетным сведениям?

С такими оценками примут, не сомневайтесь. Шел сентябрь, когда был вывешен список принятых в институт, и в этом списке я нашел свою фамилию. Мимо проходила дама из канцелярии, отозвала меня в сторону и сказала, чтобы я принес справку о материальном состоянии семьи и заявление на стипендию. Дома больше всех радовалась бабуся.

— Ти був ще немовля, а твiй дiд казав, що з тебе буде архiтектор.

— Та як вiн мiг знати?

— А було так. Пiдняв тебе догори, засмiявся i каже — архiтектором буде: он як зиркає на карнiзи та ще щось таке.

Бабуся и за столом повторила этот рассказ, и Сережа припомнил, что и в Ростове дед предрекал, что быть мне архитектором. Ксения Николаевна пожаловалась, что в Сулине я загромождаю двор кирпичами — строю город, а Петр Трифонович засмеялся и сказал: «А что я говорил? Будет архитектором. Хорошая специальность, при всех правительствах будет хорошо зарабатывать». Но в этом он, кажется, ошибся: что-то я не слышал, чтобы архитекторы сейчас хорошо зарабатывали.

— Да кто сейчас хорошо зарабатывает? — сказала Галя.

В середине октября слегла бабуся. Она ни на что не жаловалась, но сразу так ослабела, что не вставала, и я слышал, как папа сказал Гале:

— Как наш отец.

Приходил Повзнер, приходил Кучеров, потом они вместе смотрели бабусю, Кучеров задержался, а когда мы провожали его до калитки, сказал:

— Молитесь, если в Бога верите. Мы бессильны.

Я раньше всех приходил домой и по просьбе бабуси читал ей Евангелие. Других просьб у нее не было. Как-то войдя в дом, я услышал запах ладана и спросил у Лизы:

— Приходил священник?

— С дьяконом. Отслужили молебен. Мама исповедывалась и приобщилась. — Лиза обняла меня и тихонько поплакала. — Иди к бабусе, она тебя ждет.

Я взял Евангелие, сел рядом, но бабуся положила Евангелие на кровать, взяла мою руку и молча лежала с закрытыми глазами. А я почувствовал холодный ужас от того, что уходит человек, которого любишь, к которому привык и которого больше не будет. Утром бабуся не проснулась. А, может быть, и не спала.

Религиозные процессии уже были запрещены, панихиды отслужили дома и на могиле. Похоронили рядом с дедом.

Мне крепко повезло: чуть ли не случайно дорвался до обучения делу, которое очень нравилось. Слава Богу, опомнились: бригадного метода как не было, зачеты, экзамены, а в перспективе — защита диплома. Учусь с азартом, как если бы застоявшегося коня выпустили на простор. Все дается хорошо и с удовольствием, от рисования до политэкономии — ее читает тот же Стеценко, который читал в техникуме, так же толково и очень громко, но в отличие от техникума — с изучением первоисточников. Оценки — только пятерки, но по физкультуре — только тройки. К Октябрьским праздникам вручили пригласительный билет на гостевую трибуну. В коридоре встретил Эйнгорна, он задержал меня, сказал, что рад за меня, знает, что я хорошо учусь, и что его портрет, который я нарисовал по памяти, — «Это просто удивительно», — теперь находится у него. Так же легко и хорошо занимается Миша Ткачук, крепко сбитый и очень сильный парень: прекрасно рисует, ровно идет по всем предметам, обладает хорошим юмором и занимается тяжелой атлетикой. У него и по физкультуре только пятерки. На лекциях мы сидим вместе и понемногу развлекаемся: у Миши каждый конспект начинается с шаржа на преподавателя, у меня — с портрета. Иногда Миша, чтобы размяться, к общему удивлению сажает меня на ладонь и выжимает.

Когда я принес домой первую стипендию, Лиза сказала:

— Мы решили, что стипендия пойдет тебе на твои расходы, только постарайся не тратить ее по-дурному.

Я так поглощен занятиями, что у меня если и находится свободное время, то не находится желания тратить его на что-либо другое, — лучше порисую, — и я сразу оторвался ото всех своих друзей, кроме Изъяна. Изъян принят в университет, увлечен занятиями, ему, так же как и мне, охота делиться впечатлениями, это нас сближает и, кроме того, Изъян живет ближе остальных друзей, и мы хоть изредка, но встречаемся. Лиза не скрывает удивления, как это я так сразу забыл своих друзей, и изредка бурчит по этому поводу.

Аржанковы живут в селе. Сначала — вблизи Люботина — там Александр Николаевич работал бухгалтером в совхозе. Занятия пением он уже давно оставил, и я тогда думал: вот и его жизнь мама испортила, повиснув у него камнем на шее. В этом совхозе лошадь лягнула Алексена, и когда я их навестил (это было один раз), маленькая Алексанка мне сказала: «Кобыла била Алека кулаком». Потом они переехали в село Красный Оскол, километрах в 12-ти от Изюма. Там Аржанков работал бухгалтером в колхозе. На майские праздники я к ним отправился. На пассажирские поезда билетов не было, рабочим поездом доехал до Балаклеи, оттуда до Изюма недалеко, и кондуктор пассажирского поезда пустил меня в тамбур. В Изюм приехал на рассвете, расспросил дорогу и утром 1 мая был у Аржанковых. Они жили в обыкновенной хате вблизи Оскола. Кругом — уже хорошо распустившаяся зелень. День жаркий. Выйдя к реке, увидел двух плывущих парней и выкупался. На другой день, на зорьке, отправился на прогулку. Шел по берегу Оскола и не мог налюбоваться природой. Противоположный берег — низкий, луга и среди них великолепные деревья — пышные красавцы, одинокие и небольшими группами. Берег, по которому шел, — крутой, холмистый, поросший лиственным лесом. Тропинка вверх-вниз, ниже ее, ближе к воде и доходя до нее, — огромные деревья, сросшиеся стволами по два-три, а то и по четыре и даже по пяти-шести. Как букеты великанов! Поднимаюсь на холм. Листва леса просвечивается солнцем, тишина, легкий ветерок, пение птиц и откуда-то из-за леса — скрип и тарахтенье возов. Охватывает огромная радость и чувство полноты жизни. Дошел до впадения Оскола в Донец. Там — железнодорожная платформа для остановки рабочих поездов, а вокруг нее — цветущие ландыши. На следующее утро я уже был на занятиях.

Учебный год промчался на одном дыхании, и я совершенно не помню, в каких бытовых условиях он мчался. В войну ради хотя бы недолгого тепла вместе со всем, что могло гореть, пошли в огонь и мои конспекты, в том числе — работы Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма», на первой странице которого рядом с «5+» было написано: «Очень хороший конспект, показывающий умение работать с такими материалами».