Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

Мы пошли в шикарный ресторан, только он и я. Подошедший к нашему столику официант спросил: «А что будет заказывать молодой господин?» Я смутилась, но мне было приятно, что меня приняли за мальчика. Я сидела с отцом в ресторане, как мужчина с мужчиной! Но вскоре отец полностью погрузился в свою новую работу, и я перестала быть объектом его внимания. Его послали во Францию закупать медикаменты. Мама хотела ехать с ним, но не успела вовремя получить необходимые документы и отправилась провожать его до одного из черноморских портов, оставив нас с Аграфеной одних — в полном покое.

Я скоро подружилась с соседскими детьми — мальчиком примерно моих лет (шести или семи), его сестрой, года на два старше, и их старшим братом, который обычно в наших играх не участвовал. Мы весело проводили дни в большом дворе, надежно защищенном высокой прочной стеной. Как во всех южных городах, во дворе росли прекрасные фруктовые деревья и высокие акации с душистыми белыми цветами. Весной все цвело и поспевали вишни и сливы, мы срывали и ели их прямо с веток. Когда же на землю падали цветы акации, весь двор покрывался душистым белым ковром.

Одной из излюбленных игр были «птицы». Мы строи-, ли гнезда, собирая опавшие цветы в большие кучи и устраивая в середине уютную постель. Старшая девочка была

нашей «мамой». Она «летала» по двору в поисках пищи для своих «птенцов», а мы сидели в гнезде и чирикали. Иногда она изображала «маму», а мы с Анатолием — «мужа и жену». Мы все жили вместе в одном большом гнезде. Правда, это было не так весело, потому что «мамаша» была властной и вовсю командовала нами. Я говорила Анатолию: «Если ты мой муж, то должен построить отдельное гнездо и мы не будем жить с твоей матерью. Если ты этого не сделаешь, ты мне больше не муж и я построю себе собственное гнездо».

Анатолию было нелегко спорить с сестрой (тем более что после игр он шел с ней домой!), но ему нравилось быть моим «мужем». Так что мы трое вели бесконечные «переговоры».

В нашем дворе стоял огромный сарай, с одной стороны там было сложено сено, с другой — привязана корова. Беспрерывно жуя, она с полным равнодушием смотрела, как мы кувыркаемся в сене.

Отец вернулся из Парижа и привез много подарков маме, а мне — куклу. Меня поразила красота куклы, но я оставила ее сидеть в углу комнаты. Почему-то я никогда особенно не любила играть в куклы. Мама пыталась учить меня читать, но особого интереса у меня это не вызывало. Буквы я выучила быстро, но истории, которые я придумывала сама, казались мне гораздо интереснее тех, что в книгах. Мама не настаивала. Во-первых, у нее было много общественных обязанностей, а во-вторых, она была беременна.

Я не особенно следила за жизнью своих родителей и чрезвычайно удивилась, когда родилась маленькая сестренка. Она была ребенком моих родителей, они были «семьей», а ко мне это не имело никакого отношения. Няню это событие не обрадовало, ибо теперь предполагалось, что она будет помогать маме заботиться о младенце в дополнение к уходу за домом, коровой и... мной!

К 1921 году военная фортуна отвернулась от белых и Екатеринодар опять перешел в руки красных. Отец уехал из города вместе с другими членами кубанского правительства и вернулся в свой кавалерийский полк. Они отступили в горы, намереваясь укрыться в соседней Грузии. Однако новое самопровозглашенное грузинское правительство, под жестким давлением советского правительства, отказало казакам в убежище и не разрешило войти на свою территорию. Белая армия гибла под непрерывными атаками красных. Пришла пора признать поражение. Кубанская кавалерия сдалась Красной армии. Всех офицеров арестовали. Некоторых расстреляли на месте.

Отца пощадили потому, что он был врачом. Его привезли обратно в Екатеринодар (теперь уже Краснодар) под конвоем и заставили работать в городской больнице. Ему разрешили навестить семью, но скоро переправили в Москву для работы по специальности в московской ортопедической больнице. Маме тоже грозил арест, но ее спасло то, что на руках у нее был маленький ребенок. Ее пощадили и даже пообещали помочь переехать в Москву и соединиться с отцом.

Жизнь в Краснодаре изменилась. Закрылись театры, рестораны и кафешантаны. Улицы погрузились во мрак, а люди предпочитали сидеть дома. Происходили бесконечные обыски домов и квартир, аресты. Однажды и в наш дом ворвалась группа грубых людей с винтовками за плечами. Почти не замечая нас, они набросились на мебель, тыкали штыками в матрасы и обивку стульев. Они выдвинули все ящики, разбрасывая по полу их содержимое. Соседи предупредили маму, что к нашему дому идут с обыском, и она успела спрятать несколько драгоценностей в канделябр в столовой. Мне было велено не смотреть на этот канделябр, чтобы не привлекать внимание.

Как странно! Когда говорят, что чего-то нельзя делать, безумно хочется сделать именно это. Невольно мои глаза все время обращались к канделябру, пока Аграфена не взяла меня на руки и не прижала мою голову к своей груди. К счастью, они не нашли драгоценностей, которые пригодились потом — их продали, а деньги пошли на еду и на сено для коровы. Правда, мама и Аграфена нередко вовсе не ели. Мама говорила: «У нас хотя бы есть корова, и у детей есть молоко».

Не хватало всего. Нам выдали карточки, и мы должны были выстаивать длиннющие очереди и покупать то, что оказывалось в магазине на тот момент. Однажды Аграфена попросила меня занять место в очереди, пока она будет заниматься другими делами, и дала мне карточки. Я стояла в очереди довольно долго и вдруг заметила, что в руке у меня больше нет карточек! Это было очень серьезно. В отчаянии я обшарила свою одежду и землю вокруг меня, но карточки пропали. Я разрыдалась. Все в очереди понимали, какое со мной стряслось несчастье.

Когда вернулась Аграфена, она сразу поняла, что делать. Идя вдоль очереди, она говорила: «Кто взял карточки у моего ребенка? Признавайтесь, именем Нашего Отца Господа Бога, Который видит все на земле и накажет грешника, взявшего карточки у маленького ребенка! Вы видели, кто взял карточки?»

И действительно, в конце концов кто-то указал на одного мужчину. Он смущенно вернул наши карточки и быстро скрылся. Аграфена очень сердилась на меня: «О чем ты только думала? Почему не следила за карточками?» Я так была рада возвращению карточек, что совсем не возражала и не защищалась.

Мама больше не была той красивой, хорошо одетой женщиной, к которой я привыкла; на ее бледном лице появились морщинки, она очень похудела. Однажды я смотрела, как она стояла перед зеркалом и пыталась расчесать и уложить свои чудесные светлые волосы. У нее ничего не получалось, и в конце концов она бросила это занятие и надела платок. И тут я почувствовала прилив любви к ней и беспокойства за нее — я начала понимать, что и она уязвима.