Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

Иногда мама и Аграфена, уходя в город, чтобы что-нибудь продать и купить, оставляли меня приглядывать за младенцем. И хотя сестренка была хорошеньким и забавным существом, я ненавидела с ней оставаться и порой серьезно обдумывала, не выбросить ли ее в кусты или обратно туда, откуда она предположительно появилась, — на капустную грядку.

Отец и старший брат Анатолия уехали из города, но сам он, его сестра и я продолжали играть в «птиц» и кувыркаться в сене. Мы даже устроили гнездо на вишневом дереве. На фоне важных политических событий, таинственных появлений и исчезновений мужчин наших семейств и постоянных тревог матерей о том, как прокормить детей и что со всеми нами будет дальше, у нас было беззаботное счастливое детство.

Вскоре, однако, пришло известие от отца. Он просил маму приехать с семьей к нему в Москву. Мама и Аграфена приложили героические усилия, чтобы достать необходимые документы, продать имущество и таким образом выручить деньги на поездку и получить места в поезде. Поезда ходили не по расписанию, иногда и вовсе не ходили, а если вдруг отправлялись, то их брали штурмом. Тем не менее эти две женщины сумели все удачно устроить, и мы собрались в дорогу.

Анатолий очень расстроился и хотел получить гарантии, что останется навсегда моим «мужем». Хотя мы теперь расставались, он пообещал когда-нибудь меня отыскать. Я, вероятно, не отреагировала на это с достаточным энтузиазмом, потому что он так расстроился, что выпал из нашего гнезда на дереве и его увезли в больницу. Вернулся он оттуда с эффектным бинтом на лбу. Это произвело на меня такое впечатление, что я разрешила ему всегда быть моим мужем.

Поспешное обещание! Много лет спустя, выйдя замуж, я вспомнила Анатолия и, к немалому своему удивлению, ощутила легкое чувство вины. Но я никогда его больше не видела и ничего о нем не слышала.

Ранней осенью 1922 года вместе с несколькими другими семьями мы ехали в товарном вагоне — это был единственный способ добраться до Москвы. Хорошо еще, что нам разрешили взять с собой вещи. В вагоне не было ни столов, ни скамеек, только вдоль стен были наскоро сколоченные полки, на которых люди спали или складывали вещи. Чемоданы и ящики заменяли мебель — кровати, столы, стулья. Моя маленькая сестра спала в одном из ящиков, мама, Аграфена и я — на полу. Еду готовили прямо в вагоне на керосинках.

Иногда поезд останавливался и часами стоял в чистом поле. Мы открывали дверь и выпрыгивали наружу — размяться и подышать свежим воздухом. В вагоне были и другие дети, я играла с ними в мяч или просто бегала, не обращая внимания на окрики взрослых: «Не убегай далеко!», «Не отходи от поезда!», «Немедленно вернись!».

Иногда поезд стоял у пшеничного или картофельного поля, и люди старались выкопать побольше картофеля и собрать зерна. Еды было мало. Когда же поезд останавливался на какой-нибудь станции, мама посылала Аграфену купить хоть что-нибудь из съестного. Трудно было представить себе, что мы едем по Украине, совсем недавно еще богатейшему краю. Везде были следы разрухи, принесенной Гражданской войной. Все, с кем мы разговаривали, рассказывали печальные истории. И не было хлеба...

Сбившись вместе в товарном вагоне, мы ехали навстречу неизвестности. Прошло три дня, пять, шесть... В набитом вагоне воцарился дух известного товарищества. Все здесь много выстрадали и многое потеряли. Наши попутчики очень хорошо относились к моей матери и, кажется, ее жалели. «Подумать только! — качали они головами. — В такое время завести ребенка!»

Аграфену так не жалели. Они, наверно, думали: «Ну, она крестьянка, ей не привыкать». А я ее очень жалела. Я считала ее своим самым надежным источником силы и поддержки. А в том, что Бог хранит мою мать, я не была уверена, потому что никогда не видела ее молящейся. Мама казалась слабой, ранимой и одинокой, так волновалась о маленькой сестренке...

В конце концов дней через десять или больше мы все же добрались до Москвы, где нас встретил отец. Мама упала к нему на грудь и разрыдалась. Путешествие закончилось. Мы выжили!

Отец привез нас в двухкомнатную квартиру своей старшей сестры. Тетя Соня жила с мужем и десятилетним племянником. Мне велели быть поосторожнее, потому что мальчик «трудный». Для меня это значило «сумасшедший». Аграфена уже мне говорила, что странное поведение — признак того, что дьявол овладел телом и душой человека. Я не осмеливалась к нему и приблизиться! Спать разместились, где смогли: на диванах, на креслах и на полу. Сестренка осталась в своем ящике.

К счастью, здесь мы пробыли недолго. Тетя Соня и мой отец не были близки; она явно не радовалась неожиданному вторжению родственников. Аграфену отправили в деревню навестить семью, и я впервые осталась без нее, в состоянии постоянной скрытой паники.

Наконец мы переехали в собственную квартиру в четырехэтажном доме, бывшем великолепном особняке какого-то аристократического семейства. Бальную залу на первом этаже и другие апартаменты разделили на коммунальные квартиры. На каждом этаже были одна общая уборная, одна ванная и общая кухня на шесть или семь семей. А всего в доме разместилось не менее ста человек.

Наша квартира располагалась на первом этаже, занимая часть бывшей залы. У нас было две комнаты с очень высокими потолками и вычурными карнизами. В одной комнате мои родители устроили нечто вроде гостиной: одна кровать поднималась и прислонялась к стене, превращаясь в обитую материей спинку, а другая ставилась вдоль стены, и получался диван. Кровати покрывались кавказскими коврами и подушками, привносящими ноту восточной роскоши. Около окна стоял большой стол, и скоро появилось пианино. Откуда взялись все эти предметы, я не знала.

Вторая комната служила буквально для всего: там мы ели за круглым столом, стоявшим посередине комнаты, там спали я, моя сестра и вернувшаяся к нам Аграфена. Для сестры это была детская, для меня — классная. Сестра до сих пор спала в деревянном ящике, но отец приспособил к нему ножки. Когда сестра не спала, ящик покрывался крышкой и превращался в стол. Няня и я спали на двухъярусной кровати — я наверху, няня внизу.

Центрального отопления не было, и каждая квартира отапливалась дровяной пузатой печкой, установленной самими жильцами. Она стояла в углу и зимой требовала постоянного к себе внимания. Еду готовили на общей кухне на примусах. Можно было бы готовить и на дровяной печи, но дрова экономили для отопления.

Я в раннем детстве была свободна, ничем регулярно не занималась, а теперь просто окаменела, когда мама сказала будничным голосом: «Завтра ты пойдешь в школу». В девять лет я еще плохо читала. И вдруг я оказалась за партой в большой комнате среди множества детей моего возраста. Некоторые дети носили странные новые «революционные» имена — Владилен, Лениан или Прогресс. Я не имела ни малейшего представления о том, что происходит в классе, никто со мной не заговаривал, и я, конечно, тоже ни с кем не говорила. На переменке мне понадобилось в туалет, но я не знала, где он, а спросить стеснялась... и напрудила лужу.