Владислав Лебедько - Хpоники российской Саньясы. Том 1

В.: Как вы считаете, есть ли теперь шанс прорваться?

А.Р.: Конечно. Сейчас совершенно новая внешняя ситуация и потому сами собой напрашиваются новые реакции, новые подходы к ситуации. То, что она новая, иллюстрируется тем фактом, что если идеологемы коммунизма и фашизма несли в себе хоть и очень небольшой коэффициент истинности, — скажем, идея сочувствия своему младшему брату у коммунистов и озабоченность по поводу духовного состояния современного человека у фашистов, то идеологемы «свободного общества» лишены даже доли процента истинности. Их идеологемы — это идеи-оборотни, направленные на утверждение нового миропорядка. И это не может не вызвать негативной реакции в традиционном человеке. Ну, например, сама идея «демократии» — это же просто оксюмарон, ибо ясно, что «демос», толпа не правит, они лишь способны отчуждать свою волю в пользу правящего меньшинства, и управление превращается в политический бизнес нескольких людей или — как сегодня в России — в бизнес одной семьи. Поэтому в смешное положение попадает человек, который воюет с этими идеями, с этими ветряными мельницами. С ними невозможно воевать. Они нереальны, но они тем страшнее, чем нереальнее, Они страшней даже того, что было прежде, ибо прежде была конкуренция магов, здесь же — полная безответственность и новый феномен приватизации смысла: к любому понятию привязывается любое нужное значение, а если вы посмеете усомниться в этой истине, на вас будут направлены точечные ракетные удары.

Столь же девальвирован сегодня и некогда привлекательный термин религиозного плюрализма. Сегодняшний религиозный плюрализм — это политический балаган, где высвечиваются банальные социальные лозунги, чем-то очень похожие на призывы к очередному съезду компартии и на прочее, что уже давно не имеет никакой связи с человеком, с его внутренней основой и динамикой его развития. Ведь каждая религия обязательно опирается на внутреннюю основу человека, эта же идея сегодня не несет в себе никакой смысловой нагрузки помимо идеологической экстраполяции и религиозного релятивизма.

В.: Как вы считаете, популярная сейчас культура «нью эйджа», не из того ли же самого диапазона идей-пустышек?

А.Р.: Это далеко не сегодняшний феномен. «Нью эйдж» возник в 50-60-х годах и благополучно скончался в 70-х, а в 80-х годах он превратился уже в духовную инерцию мировой провинции. Сам импульс давно выдохся, а насаждается опасная смесь коммерции с идеологией. Есть еще и некоторое сектантство как реакция на эту ситуацию. Вообще говоря, серьезным духовным искателям сейчас намного труднее найти хорошее место, потому что сегодня нет идеи культивации, а есть многочисленные институты симуляции и имитации. Либо существуют жесткие системные игры, калечащие людей, типа дианетики.

В.: Нет ли какого-то другого пути?

А.Р.: Есть, конечно.

В.: И что это за путь?

А.Р.: Это путь ответственности, путь конкретной метафизики.

В.: Вам известен сейчас кто-то, кто идет таким путем?

А.Р.: Я знаю три-четыре десятка моих друзей, которые идут таким путем. Это реализованные люди, которые поставили перед собой совершенно конкретную задачу и решают ее, не хватая звезд с неба, не стараясь никого учить. Они заняты каждый своим делом, и никто никому не говорит: «Ты должен заняться этим, а ты тем, а я тебя проверю». Сегодня очень трудно принадлежать к любой традиции. Все традиции сегодня находятся под неимоверным давлением со стороны агрессивной профанической, а теперь уже мономагической среды. Всем традициям сегодня остро нужна помощь. Главная задача сегодня — это, не допустить идеологизации традиций, не дать превратить их в черномагический инструмент в борьбе за власть и мировое господство, нужно спасать Спасителя каждой традиции. Поэтому сегодня многие отказываются от ссылок на свою традицию. Она есть у каждого, точно так же, как у каждого есть мать. Но мы не рассказываем друг другу про свою мать, мы просто любим ее, заботимся о ней. Да, наша мать, наша традиция немаловажная составляющая нашей жизни. Блаватская говорила, что она получила учение от махатм. Гурджиев говорил, что он получил фрагменты утраченного знания в таинственных монастырях Востока. Другие также ссылались на что-то или кого-то. Сегодня мы, люди традиции, живем напряженным погружением в свой опыт. Я вслушиваюсь в свой опыт и опыт моих друзей. Каждый из нас старается привнести в дело, которое он делает, живой, не угасший свет своей традиции. Каждый несет в жизнь опыт и ответственность четвертого измерения. Каждый занят своим делом. Конкретным делом, решая конкретную задачу. В этом смысле мы абсолютно современные земные люди, опирающиеся на такую невинную и прекрасную вещь, как дружба. Все остальное приходит без усилий. В этом есть правда, понятная всем. Как писал Палама, имеющие духовный опыт, только смеются над теми, у кого его нет и кто думает придти к нему рассуждением.

В.: В эмиграции, в Америке вы встречали русских людей, продолжавших там свои духовные поиски?

А.Р.: Безусловно. Собственно говоря, я уехал как искатель в 73 году и первые десять лет я прежде всего искал таких людей, в том числе и русских.

В.: Многие, наверное, именно для того и уехали.

А.Р.: Да, я полагаю.

В.: И вот какова сейчас судьба таких искателей в Америке?

А.Р.: Я не знаю, кто сейчас продолжает свои поиски в Америке, и я не представляю как поиски такого рода можно вести в Америке. Америка — это вокзал или аэропорт, откуда можно вылететь в Сеул, в Дели, в Мадрас и Париж. Это страна, где каждый мечтает о своем Мадрасе или Париже. Там, как на вокзале, можно встретить разных людей. Какое-то время для меня эти встречи много значили. Но потом меня потянуло в свой Мадрас.

В.: А уезжали вы зачем?

А.Р.: Я уехал за своей второй половиной. Половина меня реализовалась в России. Когда я уезжал, я полагал, что исчерпал мир российского эзотерического андерграунда. Поскольку тогда очень многое шло с Запада, я поехал, чтобы через Запад, через вездесущий английский язык открыть для себя Восток. Так оно и произошло. Я ездил в Европу и на Восток, но главные традиции, которые меня интересовали, были все-таки восточные. Одно время я был вовлечен в гурджиевскую и в суфийскую среды. Я дружил с лордом Джоном Пэнтландом — тогдашним главой американского Гурджиевского фонда. Через него я познакомился с мадам де Зальцман и с сыном Гурджиева — Мишелем де Зальцманом. По рекомендации лорда Пэнтланда в Лондоне я встречался с учениками Успенского. Я подружился с замечательным человеком — Николаем Александровичем Рабиником. Это был друг и ученик Петра Демьяновича Успенского, который выехал из России в начале 20-х годов. Когда я приехал в Штаты в семьдесят четвертом, это все были уже очень пожилые люди, им всем было за восемьдесят. Много лет я переписывался с Асеевым, который после революции жил в Праге, где он издавал несколько доморощенный, но все же хороший журнал «Оккультизм и йога», собиравший опыт русского эзотеризма. После войны Асеев хотел попасть в Америку, но не добрался до Америки и осел в Ассунсионе в Парагвае. Там он продолжал издавать этот журнал до начала восьмидесятых годов. Он получил в свое время очень сильный импульс от Елены Рерих, с которой много лет переписывался. Сейчас издана их переписка. Я успел застать поэта и философа Николая Арсеньева, замечательного богослова отца Георгия Флоровского, писателя «парижской метафизической ноты» Василия Яновского и других замечательных людей русской эмиграции. После десяти лет очень активного поиска — «прочесывания» групп, кругов, стран — я почувствовал пресыщение, подобне тому, что я испытал в России в 73 году.