Борис Соколов - Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Так, отплясывая «русскую», под звуки импровизированного салюта входил в историю маршал Георгий Константинович Жуков. Жаль, не довелось ему в ту ночь поиграть на баяне, на котором, по свидетельству слышавших его игру, Жуков играл для любителя довольно неплохо. Для маршала ведь это была, прежде всего, русская победа, победа русской армии, хотя и считал он себя всю жизнь правоверным коммунистом.

Воспоминания о том, как проходило подписание капитуляции в Карлсхорсте, оставил и Кейтель. Писал он их в нюрнбергской тюрьме, перед казнью. В этом своеобразном «репортаже с петлей на шее» читаем: «Незадолго до 24 часов — часа вступления капитуляции в силу — я был вместе с сопровождающими меня лицами препровожден в офицерскую столовую (казино) казармы. В тот самый момент, когда часы пробили полночь, мы вошли в большой зал через широкую боковую дверь. Нас сразу же провели к стоявшему поперек длинному столу с тремя стульями… Зал был заполнен до самого последнего уголка и ярко освещен многочисленными „юпитерами“. Поперечный и три продольных ряда стульев были плотно заняты сидящими. На председательском месте за торцовым столом сидел генерал Жуков, справа и слева от него — уполномоченные Англии и Америки. Когда начальник штаба Жукова положил передо мною Акт на трех языках, я потребовал разъяснения, почему в его текст не внесено требуемое мною ограничение репрессивных мер (Кейтель настаивал, что репрессии против германских войск за невыполнение условий капитуляции должны применяться лишь спустя определенный срок после поступления приказа о капитуляции в войска; эту важную деталь в своем описании церемонии Жуков опустил, чтобы не нарушать эпический характер картины. — Б.С.). Он вернулся к Жукову, а потом, после краткого совещания с ним, которое я мог наблюдать, снова подошел ко мне и сказал: Жуков категорически обещает мне неприменение этих мер с продлением срока на 12 часов.

Торжественный церемониал начался несколькими вступительными словами. Затем Жуков спросил меня, прочел ли я Акт о капитуляции. Я ответил: «Да». Второй вопрос гласил: готов ли я признать его, поставив свою подпись? Я снова ответил громким «да». Сразу же началась процедура подписания… По. завершении ее я вместе с сопровождавшими меня лицами покинул зал через заднюю дверь.

Нас опять привели в нашу небольшую виллу; здесь… стол уставили закусками и различными винами, а в остальных комнатах устроили спальни — для каждого отдельная постель с чистым бельем. Офицер-переводчик сообщил о предстоящем приходе русского генерала, стол снова сервировали. Через полчаса явился обер-квартирмейстер Жукова и пригласил, нас к столу, но сам просил извинить его, так как он должен удалиться, Блюда были гораздо скромнее, чем те, к которым мы привыкли, но пришлось довольствоваться этим. Тем не менее я не преминул заметить, что мы к такой роскоши и к такому богатому столу непривычны. Он явно почувствовал себя польщенным этой репликой. Мы полагали, что заставленный закусками стол означает конец этого пиршества в гостях у палачей. Но когда мы уже достаточно насытились, вдруг подали горячие блюда, жаркое и т. п. А на десерт — свежезамороженную клубнику, которую я ел первый (и последний. — Б. С.) раз в жизни. Этот десерт явно был из берлинского ресторана Шлеммера, да и вина были того же происхождения».

Члены германской делегации оказались по отношению к победителям примерно в том же положении, как барские слуги, которых кормят на кухне, пока господа пируют в зале. Чувствуется, что жуковский начальник тыла Антипенко основательно опустошил уцелевшие погреба берлинских ресторанов. И что характерно, Кейтель из всех присутствовавших на церемонии особо выделяет Жукова и только его называет по имени. Побежденный германский фельдмаршал чувствовал, кто здесь хозяин.

Георгий Константинович думал, что теперь он в советской оккупационной зоне Германии — первый человек, и в Красной Армии — первый, после Верховного Главнокомандующего. 7 мая он стал главнокомандующим советских оккупационных войск и главноначальствующим советской военной администрацией Германии. Но Сталин не зря определил в заместители к Жукову по делам советской военной администрации своего верного слугу Вышинского. Пусть-ка Александр Януарьевич понаблюдает за маршалом вблизи, что у него на уме, кого считает главным архитектором победы, о чем толкует с союзниками. Наверняка и о тостах за нерушимость дружбы с западными союзниками Иосифу Виссарионовичу стало тотчас известно. Сталин собирался установить свою гегемонию в Восточной Европе, а потом — в Черноморских проливах, на Среднем Востоке, в Китае: он знал, что Антигитлеровская коалиция после гибели Гитлера и Третьего Рейха просуществует считанные месяцы. И то, что Жуков обрел популярность среди западных генералов и журналистов — с точки зрения Сталина — большой минус. Но пока маршала трогать рано: Пусть порезвится.

1 июня 1945 года Жуков был в третий раз удостоен звания Героя Советского Союза — за взятие Берлина, а 12-го числа получил третью Золотую Звезду из руки «всесоюзного старосты» Калинина. Верховный сделал Жукову еще один подарок — назначил принимать Парад Победы на Красной площади 24 июня 1945 года. Правда, к этому Сталина вынудили непредвиденные обстоятельства, о которых он старался не вспоминать.

Дадим слово Георгию Константиновичу: «Точно не помню, кажется, 18–19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный. Он спросил, не разучился ли я ездить на коне.

— Нет, не разучился, да и сейчас продолжаю упражняться в езде.

— Вот что, — сказал Сталин, — вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.

Я ответил:

— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам».

Вероятно, Жуков подозревал здесь какой-то подвох со стороны Сталина, своеобразную проверку на лояльность, и думал, что от него ждут вежливого отказа с предложением, что парад непременно должен принимать сам Верховный. Однако оказалось, что Сталин говорит вполне серьезно. Он заявил: «Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе».

Загадка сталинского отказа разрешилась неожиданно. Вот что поведал об этом Жуков в нецензурированной версии «Воспоминаний и размышлений»: «Прощаясь, Сталин заметил, как мне показалось, не без намека:

— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный…

На другой день я поехал на Центральный аэродром посмотреть, как идет тренировка к параду. Там встретил сына Сталина Василия. Он отозвал меня в сторону и рассказал любопытную историю:

— Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».