Александр Гамов - Непарадные портреты

— То есть вы были уже известные актеры, а ютились в этой маленькой комнатке?

— Многие жили так — за шкафами, занавесками. И никакая я не Ульяна Громова, никакая не Нонна Мордюкова — с нами грубо обращались...

— Чиновники?

— Чиновники. И Славка никогда — чтоб он пошел куда-нибудь в исполком, попросил нормальную комнату... Но потом мы все-таки получили квартиру.

А позже я и братьев с сестрами с Кубани перетащила. Не в Москву, правда — Москва не принимала приезжих, без прописки, — в Люберецкий район, в совхоз. Мама была там бригадиром.

Мама наша была — это уникум. Голос у нее был потрясающей красоты. Но пела она для себя. В церкви на клиросе пела.

А еще один раз мы вместе с сестрами пели в Большом театре. В 1957 году в Москве проходил фестиваль молодежи и студентов, и был концерт самодеятельных семейных ансамблей. Мама красивая была. И в почете. Она была, бедненькая, схвачена этой коммунистической идеей, верила в нее. Семье хлеба не хватало, а она все-таки накопила денег, купила ношеное кожаное пальто, сфотографировалась и большой портрет повесила, говорит: пускай классовые враги знают, как коммунисты живут. А то, что мы тогда были голые и босые, не важно.

— Тихонов вас не критиковал, что вы ходили просить квартиру?

— Нет, он вообще почти всегда молчал.

— А сейчас звонит иногда?

— А зачем? Он смотрел на все со сдвинутыми бровями. И на власть, и на меня. И на мою маму, и на сына своего...

Наталья Мордюкова (сестра Нонны Викторовны):

— И на наш колхоз...

— Это наше семейство имеется в виду. Родственники Славки боялись, что мы всей оравой займем их дом. Они хорошие вообще люди. Мать у них такая была — из белоручек дореволюционных. А дед Славкин был машинистом на паровозе. И он заработал и выстроил дом — и сейчас стоит — деревянный, двухэтажный в Павловском Посаде. Тихоновский.

И вот одна семья занимала нижний этаж, другая — верхний. Моя сестра Наташа — единственная, кто пожил в этом доме: попросили они ее. Чтоб она помогала им. Так потом отпускать не хотели. Предлагали, чтоб она навсегда осталась у них жить.

Наталья Мордюкова:

— У нас с дядей Васей, Славиным отцом, «тайная жизнь» была: его язва желудка мучила, он все просил: «Наташа, на плиточке свари суп — молочную лапшу». Сам и научил готовить. Мне четырнадцать лет было.

— Нонна Викторовна, а вы умели готовить, когда с Тихоновым жили?

— А чего варить — картошка, больше нечего и некогда. Если селедка есть, совсем хорошо. И маргарин на хлеб вместо масла мазали.

— А вообще, у вас, как у хозяйки, какое любимое блюдо — фирменное?

— Любимое — борщ. На второе — стакан молока.

— А борщ со своими секретами, по-особому варили?

— Наташа по-своему готовит, и я — по-своему.

— А сейчас вы не варите такой борщ?

— Нет. Мы сейчас берем его готовый. Как-то странно — я в такой форме даю интервью впервые. Все-таки понимаю, мы люди разных времен — вы из другого... Вот зачем вы сегодня спрашиваете: «Как вы борщ варили?» Борщ варят по всей России, что в этом интересного?

— Да ведь актриса, тем более такого масштаба. И представить, что вы стоите у плиты и варите борщ...

— Ну как же, я прекрасные вареники делаю, и пельмени, и что хотите, но у нас нет такого... многосолья. Да мы в нем никогда и не нуждались, мы привыкли: основная головешка — это борщ. А потом там уже блинчики, сырники.

— А прислуга у вас была?

— У меня не прислуга была, а няня. Ребенок же был, а у меня постоянные разъезды. Вынуждены были искать няню. Одну, потом другую... Они у меня не приживались.

— Что так?

— Даже не знаю. Жена Ивана Пырьева говорила: «Надо соблюдать расстояние». Я этого не умела. Я дружить сразу кидалась. Я колхозный человек, мне кажется, все равны. Надо мной подруги смеялись: я фактически сама за няню все делала. Премиальные придумывала по воскресеньям... Платья свои давала, когда она на свидание шла.

— Почему?

— Неловко было утруждать. Вот у меня жила одна — Нина. Утречком подойду к ней — она собирается в магазин, — говорю: «Надо двадцать пять рублей разменять. Часть с собой возьми, а часть нам оставишь. Мы тоже без денег не можем выйти на улицу». А она молчит, как будто не слышит, продолжает берет стряхивать. «Ты слышишь, Нина, что я говорю?» — «Разменяю — так разменяю. А не разменяю — так не разменяю», — взяла берет и пошла.

— А ваш сын Володя ее любил?

— У нее в кармане всегда был пистолет маленький, с пистончиками. Володя не ест — она пистолет достает: «Не будешь есть?» Он: «Буду, буду!» Ну он ее и «рассчитал» фактически. Однажды отец приехал из Чили — ездил с картиной «Война и мир» — и привез сувенир: деревянную змейку. Она как-то так сделана — извивается вся.

И Володька подсторожил няню, на цыпочках подкрался — и раскрутил эту змеюку. Он малый-малый, а понимал, что я мучаюсь с ней. И она собрала вещи и ушла.

— Обиделась, наверное.

— Да вообще, могла и умереть от страха. Самое интересное: прошло двадцать лет, прихожу к Лиле Скирде (известная актриса, последняя супруга Пырьева. — Авт.), выходит существо с во-от такой горой тарелок. Бабка давно. И я ее смутно вспоминаю: «Это же Нина!» Она почему-то превратилась после меня в этакую «старорежимную» домработницу...

— Нонна Викторовна, вы ведь за политикой следите? Как считаете, правильно ли делает Путин, что отказывается идти на третий президентский срок?

— Я все знаю про него. Такую несет на себе тяжесть человек — мог и подустать. Мне кажется, он очень, очень износился за время, пока работает президентом. Ему этот отдых вот так нужен. Я за то, чтобы он ушел отдохнуть на четыре года. Раз по Конституции так полагается. А потом чтоб вернулся.

— А вообще, политика наша не напоминает вам театр или кино?

— Правда, напоминает! Когда на Немцова смотрю. Жириновский — так просто гениальный артист. А вообще, очень многие политики хотят воспользоваться властью, чтобы пройти еще глубже во власть. Есть такой сорт людей, которые хотят быть вождями. Или царем. Вот такие они — поднаторевшие, грамотные, наверное, хорошо в университете учились. Но быть правителем российским не каждый годится. Наверное, это все-таки ветром надуло, навеяло, поднесло кверху...

— А что, по-вашему, Россию держит, почему она не погибнет?

— Она, во-первых, большая очень. Силы много в ней. А вот как такая бабка-квочка: сидит себе и сидит — и будет сидеть. Боже сохрани трогать ее, переделывать... Все равно выпрямляется в свою эту форму, какая должна быть она, Россия. Нашему человеку трудиться надо, иначе он разлагается. Работа и работа. А человек должен работать пружинно.