Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Нет, совсем не так представляла она все это себе…

Я совершенно уверен: какой бы злодейкой она ни была, сколь бы бесчувственной ни казалась, она не могла взирать на это спокойно: ведь она все-таки принадлежала к людскому роду! И чувство не то чтобы жалости, но хотя бы изумления перед этим несчастным страдальцем не могло не возникнуть в ее сердце.

Она, несомненно, в нерешительности остановилась, и воля, еще минуту назад такая несгибаемая, должна была покинуть ее.

Убить Цезаря на Форуме, когда тебе угрожают тысячи его телохранителей, — это героизм… А убить полутруп, смотрящий на тебя искаженным от боли взглядом? Не то же самое ли это, что убить ребенка?.. Вспомним: даже наемные злодеи, не верившие ни в бога, ни в дьявола, остановились в нерешительности перед кроватками племянников Ричарда III; могла ли молодая женщина бестрепетно вонзить нож в это измученное тело, открывшееся взору ее и такое доступное для ее удара?..

Вероятно, беседа была вялой. Вероятно, она мямлила что-то плохо слушающимся языком и заставляла Марата переспрашивать по нескольку раз одно и то же. Быть может, она даже забыла о цели своего визита… Еще момент, и она, быть может, так и ушла бы, не выполнив своего черного замысла…

Но нет. Судьбой было решено иное.

Вдруг дверь без предупреждения открылась, и вошла Симонна. Она, вероятно, смерила посетительницу нетерпеливым взглядом. Затем, задав вопрос мужу и взяв тарелку с подоконника, она удалилась.

Но этого было достаточно.

Убийца точно встряхнулась. Она вдруг поняла, что свидание сейчас окончится, что эта, другая, не допустит ее длительного пребывания здесь. И тогда с проснувшейся решимостью, оставив недавние колебания, она достала нож, спрятанный на груди, и быстро вонзила его в эту бледную, трепещущую плоть…

…Все дальнейшее было как в кошмаре.

Утратив дар речи, я стоял на одном месте, и ноги мои точно приросли к полу.

Я видел, как Симонна, чуть вскрикнув, побежала в ванную и как вслед за ней устремились остальные.

Убийца спокойно покинула комнату и, наверное, никто бы не задержал ее, ибо я превратился в соляной столб, а другие хлопотали над Маратом. Но Лорен Ба, который по-прежнему находился в столовой, понял все и бросился навстречу. Маленький и слабосильный, он схватил стул и ударил ее. Пошатнувшись, она рванулась к выходу; тогда он, точно клещ, вцепился в нее и повалил на пол.

— Буглен! — заорал он. — Ты что, не видишь?.. Скорей сюда!

Но я продолжал стоять точно истукан, а они молча катались по полу, а из ванной слышались надрывные женские вопли…

Однако, поскольку входную дверь после ухода Пилле не успели закрыть, в квартиру уже начали проникать люди, привлеченные шумом и криками.

Первым прибежал хирург-дантист Дельфонде, главный арендатор дома. Взяв на руки умирающего, он перенес его в спальню. Марат был еще жив: чуть шевеля губами, он делал тщетные усилия что-то произнести; последние биения сердца извергали из раны потоки крови…

Кровь… Кровь — вот что застилало мне глаза.

Она была повсюду. Вода в ванне стала темной. Кровью измазали стены, когда переносили Марата. Кровь разносили на башмаках по всей квартире, а ручеек ее, начинающийся у замершего тела, уже достигал кухни…

…Теперь квартира была забита народом. В прихожей два человека держали преступницу, казавшуюся спокойной и покорной. Когда явился полицейский комиссар, ее втолкнули в гостиную, чтобы приступить к допросу.

Я же все стоял и словно бы ни о чем не думал, и никому не было до меня ни малейшего дела. Я смотрел на учителя, и мне казалось, что вот он сейчас встанет и своим убеждающим голосом все объяснит мне…

А потом… Впрочем, я уже говорил, что было потом.

На этом можно было бы и кончить. Но я хочу поделиться открытием, сделанным мною 15 июля 1793 года. И еще так, двумя-тремя мыслями.

Прежде всего, я должен пояснить, почему для меня было необходимо самому провести это вскрытие.

Вы не догадываетесь?

Да потому, что я должен был своими глазами увидеть его сердце. Я должен был узнать, остался бы он жить, если бы предательский клинок внезапно не разорвал это сердце.

Вспомним: ведь считали, что он умирает.

А теперь я с полной уверенностью могу заявить тем, кто хоронил его при жизни:

— Нет! Сердце его было здоровым! Он мог бы прожить еще годы!

Вы понимаете, почему я это говорю?

Потому что в нашей революции годы стоили веков.

Потому что немедленно возникает вопрос: как бы развивалась она дальше, если бы рука убийцы не достигла своей цели? Смог бы тогда Марат что-то предотвратить, чему-то помешать?..

Некогда на подобный вопрос я отвечал сам себе с жаром и однозначно.

Теперь мой жар поубавился. Умудренный жизнью, пережив две революции и множество политических приливов и отливов, я стал много более осторожным и воздерживаюсь от однозначных ответов. Я понял, в частности, сколь трудно утверждать, что было бы, если бы…

История состоит из великого множества фактов и процессов, ускользающих от внимания современника и доступных анализу лишь далеких потомков. Когда-нибудь они сгруппируют все данные и поймут подлинные соотношения причин и следствий.

Я же могу утверждать только одно: смерть Марата оказала огромное влияние на дальнейший ход событий.

В каком направлении?

Ответ дают сами события.

Не ставя целью узнать, что было бы, если бы он остался жить, посмотрим, что произошло без него.

За два дня до удара Шарлотты Корде Комитет общественного спасения изменил свой состав: в него не был переизбран Дантон, в нем получил место соратник Неподкупного, Сен-Жюст.

Не будет преувеличением сказать, что основную роль здесь сыграли резкие нападки Друга народа на Дантона и его «Комитет общественной погибели».

Через четырнадцать дней после смерти Марата в Комитет вошел и сам Робеспьер, ровно на год ставший фактическим его главой.

К осени 1793 года Комитет оказался ведущим органом революционного правительства.

Идея Марата осуществилась: Комитет общественного спасения превратился в орган коллективной диктатуры.

Всем известны славные дела, совершенные этим «Комитетом Робеспьера». Всем известно, что именно он, очистив армию от контрреволюционных генералов, одержал блестящие победы на фронтах, нанеся сокрушительные удары внутренней контрреволюции, отвоевал Лион и Тулон, возвратил Кальвадос и другие мятежные департаменты, замирил Вандею и разрешил проблему голода.

Робеспьер — и в этом его историческое величие — в конце концов понял притягательность революционных лозунгов Марата для народных масс и напряг все силы, чтобы воплотить их в жизнь.

И он почти воплотил их.

Почти…

Я помню, как говорил мне Марат в августе 1791 года: