Дмитрий Лухманов - Жизнь моряка

Фессенден коротко, но толково и с полным достоинством изложил дело, предъявил переведенную на английский и китайский языки и засвидетельствованную китайским комиссаром мою доверенность, а также корабельные крепости пароходов. Он заявил, что Добровольный флот в лице его владивостокской организации готов сейчас же внести всю сумму долга «Янцепу-доку», с тем чтобы арест со всех трех пароходов, был немедленно снят. Пароходы, как приписанные к Владивостокскому порту, должны быть переданы в распоряжение директора-распорядителя, представившего законную доверенность и все документы на право владения пароходами.

Представитель «Янцепу-дока» сказал, что он не оспаривает моих прав как директора-распорядителя, но «не знает» современной владивостокской организации Добровольного флота и «не уверен» в ее легальности. В конце концов он заявил, что дела с ремонтом «Индигирки» и закладом других пароходов велись исключительно с Федоровым и его агентом в Шанхае Мордуховичем, которых «Янцепу-док» считает вполне законными представителями Доброфлота.

Адвокат Фишер утверждал, что Добровольный флот — организация не местная, а всероссийская, правление которой ввиду революции в России находится временно в Париже. Она считает своим единственным законным представителем на Дальнем Востоке Федорова.

Фессенден, ссылаясь на подтверждение Фишера о всероссийском значении Доброфлота, указал, что один из первых параграфов устава Доброфлота гласит о том, что местопребыванием Доброфлота является Петроград и, во всяком случае, Россия, и спросил Фишера, на основании постановления какого правительства правление Доброфлота переехало в Париж и является ли это правительство всероссийским.

Председатель-англичанин оборвал Фессендена замечанием о том, что смешанный суд в Шанхае не уполномочен обсуждать вопрос о законности того или иного русского правительства, и закрыл прения.

Суд ушел совещаться.

Через несколько минут состоялось постановление.

«Смешанный суд в Шанхае, заслушав… и т.д. и т.д., постановил: ввиду отсутствия в России единого, признанного другими державами правительства споры о законности полномочий тех или других представителей Добровольного флота оставить без рассмотрения. Ввиду спорности прав тяжущихся считать, что выкупить заложенные пароходы может только то лицо, которое их заложило, а потому пароходы «Индигирка», «Астрахань» и «Эривань» считать в распоряжении «Янцепу-дока» до тех пор, пока г. Федоров не покроет сделанного им долга».

Фессенден заявил протест, но одно можно сказать: хорошо, что мы догадались увести пароходы за пределы досягаемости длинных рук «Янцепу-дока» и сдали их на хранение китайскому адмиралу.

Однако этим дело не кончилось.

Прошло несколько дней. Я сидел в номере своей гостиницы и пил чай. Было шесть часов вечера. В дверь постучались.

— Войдите.

Вошли два незнакомых человека:

— Вы капитан Лухманов, директор-распорядитель Добровольного флота во Владивостоке?

— К вашим услугам.

— Именем закона вы арестованы.

— За что?

— За диффамацию [67] Оглашение в печати фактов, хотя бы и истинных, могущих повредить «чести, достоинству или доброму имени» того или иного лица или общества. .

— За какую диффамацию?

— В своей статье «Довольно лжи» вы оскорбили в прессе Федорова и Кампаниона.

— Но, позвольте, ведь эта статья была напечатана во владивостокских газетах, какое же вам до нее дело?

— Может быть, но она была перепечатана в местной русской газете «Шанхайская жизнь», и Кампанион подал на вас жалобу в смешанный суд. Я имею ордер на ваш арест, как меру пресечения вашего возможного уклонения от суда.

Препираться было бесполезно.

— Вы позволите мне предупредить по телефону моих адвокатов?

— Если в моем присутствии, то сделайте одолжение.

Мы пошли к телефону.

Я предупредил Фессендена и Патстона о случившемся и отправился вместе с арестовавшими меня английскими сыщиками на автомобиле в участок. Там меня заперли за решетку в общую камеру с полудюжиной жуликов.

Я рассчитывал, что Патстон и Фессенден меня выручат. И действительно, в 11 часов вечера я был выпущен под залог в три тысячи долларов.

Дело приняло скверный оборот. Меня должны были судить в смешанном суде «по законам моей страны», то есть по старым царским законам, а эти законы по отношению к позволившим себе развязать язык литераторам были беспощадны. От восьми до двадцати четырех месяцев тюрьмы были мне обеспечены.

Остался один выход: заявить на суде, что редакция «Шанхайской жизни» перепечатала статью без моего разрешения, как оно и было на самом деле. Но тогда суд закрыл бы единственную в Шанхае газету, ориентировавшуюся на Москву, и вместо меня посадили бы редактора.

Выручила меня жена Патстона.

— Вот что, капитан Дмитрий, — сказала она как-то после долгих обсуждений этого вопроса за обедом у Патстона. — Бросьте вы нашего ученого Фессендена, он слишком большой теоретик и законовед, но далек от жизни. Обратитесь к адвокату Шулю. Шуль — молодой, начинающий адвокат, американец, немножко рвач и жулик, но он вас выручит. Он выигрывает самые невозможные процессы в смешанном суде.

На другой день я отправился к Шулю.

Шуль очень подробно меня расспросил, внимательно выслушал и сказал:

— Выиграть законно это дело нельзя, но выиграть, дав взятку китайскому асессору, можно. Надо добиться двух вещей: первое — узнать, кто из китайских асессоров будет разбирать ваше дело, и дать ему взятку, и второе — устроить отвод Иванову. Я возьмусь за это дело. Сколько вы за него ассигнуете?

Я стал в тупик.

— Знаете, мистер Шуль, я человек небогатый, живу на жалованье, да и того уже третий месяц не получаю.

— Это все пустяки, Патстон за вас заплатит, потом сочтетесь, свобода дороже. Меньше полутора тысяч я не возьму: пятьсот китайцу, тысячу мне. Идет?

Делать было нечего. Я согласился.

Настал день второго суда.

Это был суд не надо мной, а над целым классом людей, порвавших счеты с царской Россией и встревоживших все гнилое болото старых устоев, традиций и обычаев буржуазного общежития.

Зал суда ломился от публики: блестящие представители иностранных консульств, русская белогвардейщина, представители иностранной и китайской прессы, матросы, кочегары с русских пароходов. Все были налицо.

Но вот появились заседатели.

Я взглянул на возвышение, на котором помещался стол заседателей, и на душе сразу сделалось легче: англичанин и китаец… Иванова не было. Значит, Шуль сделал свое дело.

Началось судоговорение.

Кампаниона представлял тот же Фишер. Но он дружественно улыбнулся Шулю. Что это: адвокатские условности или хороший признак?