Джимми Коллинз - Летчик испытатель

— Не будь же всю жизнь девчонкой. Я справлюсь с этим малым.

На следующий день один из учеников, совершая самостоятельный полет, попал в штопор и зарылся носом в кукурузное поле за аэродромом. Брукс только что приземлился со своим придурковатым учеником и, вылезая из кабины, увидел разбившийся самолет. Он прыгнул обратно в кабину, снова включил мотор и взлетел. Придурковатый ученик все еще был на задаем сидении.

Брукс долетел до места катастрофы, сделал круг, спикировал, вышел из пике, сделал скольжение на крыло, повторил пике, снова взял ручку на себя, перевернулся через крыло и, снова спикировал. Брукс был великолепным летчиком. Он сигнализировал аварийной машине то место, где среди высокой кукурузы лежал разбившийся самолет. Он взял ручку на себя и начал делать новый поворот через крыло, но вдруг опрокинулся на спину и упал рядом с разбитым самолетом.

Когда Брукса вытащили из-под обломков, он был без сознания, но не переставал бормотать:

— Отпустите ручку! Отпустите ручку. Отпустите; пока мы не хлопнулись!..

Придурковатый ученик почти не ушибся. Брукс умер в ту же ночь.

Монк Хентер был щеголем, единственным настоящим щеголем, какого я когда-либо встречал среди летчиков. Щегольство было и в покрое его форты, и в его выправке. Щегольство было в блеске и фасоне его сапог и в его манере вертеть стэком и постукивать им. Щегольство было и в великолепной посадке его красивой темноволосой головы и в тонких, слегка раздувающихся ноздрях, и в блеске его сверкающих черных глаз. Щегольство сквозило в его резкой быстрой жестикуляции, в его отрывистой, богатой интонациями речи, поток которой он обрушивал на вас с такой же стремительностью, с какой атаковал вражеские самолеты во время войны (он сбил тогда девять машин).

Но предметом главных забот Монка были его усы. Такие усы могли быть только у него. Я видел его однажды без усов. Он выглядел тогда, как Самсон, потерявший свою силу. Он казался беззащитным и беспомощным.

Усы Монка были внушительных размеров. Такие усы можно видеть у деревенских пожирателей сердец на старинных фотографиях.

Усы загибались кверху, и Монк умел их покручивать с таким шиком, что, право, стоило посмотреть на это.

Бедняга Монк поднялся однажды с Селфриджского аэродрома на истребителе. Даже это он сделал щегольски. Он долго низко летел над землей, а затем начал плавно и чисто подниматься в синее небо.

Мы все увидели, как за его самолетом потянулась полоса белого дыма. Затем, затаив дыхание, все следили, как красивый плавный подъем самолета перешел в медленное падение. Самолет безудержно проваливался. Под ним находилось замерзшее озеро Сентклер. Парашют Мойка распустился, как большой цветок, лишь за несколько секунд до того, как падающий самолет скрылся за деревьями.

Мы бросились к автомобилям и бешено помчались туда, где, по всем данным, упал самолет. Монк не расшибся. Его только слегка оглушило при падении на лед. Он размахивал руками и во всю глотку кричал, что на самолете начался пожар, сыгравший с ним вот какую дьявольскую шутку. Мы посмотрели на остатки самолета, но Монк продолжал взволнованно жестикулировать. Он хотел показать нам, что пожар сделал с ним самим.

Мы взглянули на него и расхохотались, как черти. Мы от души смеялись вместе с Монком, а вовсе не над ним. Он это понял.

Один ус у него сгорел начисто…

Однажды я испытывал самолет. У него в воздухе отломились крылья, и я выпрыгнул с парашютам. Я убежден, что следившие за мной с земли были потрясены больше, чем я. Я был слишком занят.

Присутствовавший при этом адмирал Мофетт, впоследствии погибший на «Акроне», бросился к себе в контору и, в порыве чувств, написал мне очень милое письмо на тему о том, каким я был героем. Я вовсе не был героем. Я только спасал свою шкуру.

Иначе реагировал на это мой механик. Он явился ко мне, как только меня положили в госпиталь. Я не был ранен, но дежурный военный врач уложил меня в палату. Уже в госпитале я почувствовал, что у меня такое сильное сердцебиение, что мне не уснуть. Поэтому когда пришел Эдди, мой механик, его впустили ко мне.

Некоторое время он совсем не открывал рта. Он сидел на соседней койке и комкал свою кепку, уставившись глазами в пол. Наконец, он произнес:

— Когда ваш парашют раскрылся, я упал.

Я живо представил себе, как он со всех ног бежит по полю, следя за моим падением. Когда мой парашют раскрывается, он оступается и падает.

— Почему вы не глядели себе под ноги? — поддразнил я его.

Он попрежнему смотрел в пол и мял в руках свою кепку. Лицо его решительно ничего не выражало.

— Я никуда не бежал, — сказал он. Разговор показался мне довольно бестолковым.

— Вы ведь сказали, что, когда мой парашют открылся, вы упали? — спросил я.

— Да, — ответил он так, как будто разговаривал с полом. Он был как в трансе.

— Что же, — сказал я, недоумевая, — вы, значит, побежали по полю, следя за мной, а потом споткнулись и упали?

— Нет, — сказал он, как во сне, — я не споткнулся. Я стоял на месте и следил за вами, глядя вверх.

Я начал выходить из себя.

— Какого же дьявола вы упали в таком случае?

— У меня подогнулись колени, — сказал он…

Скоро он перелетит через океан. Скоро он будет знаменит и богат. Ведь удалось это Линдбергу! Почему же и ему не сделать этого?

Самолет был почти готов к старту. Фюзеляж разбух от новых бензиновых баков. Крылья приобрели новую ширину, чтобы выдержать добавочный груз горючего. Даже его опытный слух не мог обнаружить ничего подозрительного в безупречно ровном шуме мотора.

Оставалась только окончательная выверка приборов. Линдберг без конца возился со своими приборами. Придется и ему этим заняться. После того, как персонал на земле покончил с приборами, он сделал небольшой полет по вольной трассе, чтобы проверить их работу в воздухе. Приборы работали прекрасно.

Он посадил машину, чтобы поставить ее в ангар на то время, пока не установится благоприятная для перелета погода. Он на несколько минут, замешкался. Задумчиво смотрел он на приборы, представляя, как ему придется следить за ними в томительные часы долгого перелета.

Внезапно ему пришла в голову мысль. Линдбергу везло. Повезет и ему. Его возлюбленная («дорогая деточка, может быть, когда он вернется… но это потом, сначала надо совершить перелет») уже пожелала ему успеха. Она сделала ему подарок — на счастье. Это был пустячок, купленный, вероятно, в лавке дешевых сувениров. Но он хранил его как сокровище. Он вытащил его из кармана и привязал к доске с приборами. Ярко-красную ленту он тщательно завязал бантом. Этот бант напоминал бант на ее переднике, который она надевала, когда поздно вечером варила ему кофе на кухне. Вот так! Ну, конечно, все пройдет благополучно…