С Мюге - Улыбка фортуны

Дальше вышел указ об амнистии. Я газету не читал, чтобы не расстраиваться, так как слышавшие радио уже сообщили, что 58-я статья не освобождается. Но тот же Житловский своим прокурорским оком узрел одну деталь: «Не применять амнистию к лицам, осужденным на срок свыше пяти лет за…» А у меня было пять!

Пятнадцатого мая очередную группу освобождающихся привезли на Карабас. Я пошел разыскивать лекпома, того самого, который присутствовал на упомянутых сеансах телепатии. Он за последние годы увлекся музыкой и играл на аккордеоне. Вечер прошел приятно, я довольно поздно вернулся в барак. Подложил «сидор» (рюкзак) под голову и уснул. Снилось мне что-то, сопровождавшееся характерным звуком, напоминающим хруст снега. Я проснулся из-за неудобной позы — голова лежала слишком низко. Оказывается, мой рюкзак снизу, через щель в нарах, разрезали бритвой и вытащили из него почти все содержимое: свитер, простыни и прочие вещи.

Перед радостью предстоящего освобождения такой пустяк не мог меня даже слегка огорчить. Упомянул я о нем лишь потому, что это был первый случай, когда меня обокрали. Воры, приехавшие вместе со мной, как-то даже извинялись за то, что не успели предупредить своих коллег, что я — «свой человек», и пообещали отыскать все украденное. Но было не до того. После завтрака мы переступали порог пересылки и в ожидании оформления документов разбрелись кто куда.

Какой-то доморощенный фотограф снимал стареньким ФЭДом кандидатов на волю. Несколько «пунктов милиции» занимались оформлением паспортов и справок. Компания «цветных» пела на заунывный мотив очень знакомую мне песню. История этой песни такова.

Как-то мой сосед по нарам, харьковчанин А. И. Погорелый, получил от родителей письмо, где сообщалось, что его жена заочно оформила с ним развод и сошлась с соседом. Погорелый был доцентом, специалистом по эктопаразитарным заболеваниям. В лагере он продолжал интересоваться своей наукой и иногда экспериментировал на себе (благо, в эктопаразитах недостатка не ощущалось). Он получил десять лет за то, что «разрешил» пользоваться своей библиотекой немцам во время оккупации Украины (попробуй, не разреши!). После того, как он пожаловался на приговор в Верховный суд, добавили еще пятнадцать.

Его жену никто всерьез не осуждал, «декабристские жены» встречались очень редко. И не ее вина, что на сроки Советская власть не скупилась. Однако Погорелый зачах и мы, как умели, старались его развлечь. Я посвятил ему стихотворение. Блатным оно почему-то понравилось. Они подобрали довольно примитивный — под стать словам — мотив. Вот это стихотворение:

Почему-то последнюю фразу пели «И рискуя по-новой в тюрьму». Я заметил это певцу, на что он недружелюбно ответил:

— А тебе какого… надо? Ты что, ее сочинил, что ли?

Что я мог ответить? Все равно мне бы не поверили. Очень может быть, что стихотворение попало в одну из тетрадей, куда блатные записывают полюбившиеся им песни. После каждой корявым почерком значится «писав» и подпись вора, хозяина тетради.

В этих тетрадях, наряду с явной пошлятиной, можно разобрать и искаженные стихи Лермонтова, Есенина, Некрасова. Что ж, против такого соседства я не возражаю.

Итак, в последний день заключения я лишился ненужных тряпок, ненужных стихов и ненужного номера личного дела, который все эти годы значил больше, чем фамилия. У многих рецидивистов фамилий было несколько, а вот номер — один единственный.

В середине дня нас распределили по теплушкам и эшелон тронулся на запад. Позади остались лагеря. Впереди маячила свобода!..

В вагоне какая-то пожилая женщина спросила:

— Сколько Вам лет?

— Двадцать восемь.

— Вы очень молодо выглядите. Можно подумать, что и не сидели.

— Как так?

— А разве Вы не замечали, что в заключении стареют быстрее, чем на воле. Оглянитесь вокруг, разве этим людям можно дать их годы? Вспомните лица своих солагерников.

Я задумался: в чем дело? Питание? Психика? На лицах лагерников часто проступала печать какого-то отупения. Неужели ее поставил тот самый подневольный труд, который на многочисленных лозунгах преподносился как дело чести, дело славы, дело доблести и геройства? Труд, который, по словам Энгельса, превратил обезьяну в человека. Если верить соседке по вагону, что я состарился в лагере меньше других, то я ведь отличался от других лагерников только своим отношением к подневольному труду. Я сачковал, они вкалывали, хотя многие из них могли бы тоже сачковать. Я старался смотреть на вещи легко, они все принимали близко к сердцу, даже труд. Понадобился наглядный пример с сеном, чтобы люди поняли нерентабельность лагерной работы.

Нам, заключенным, много вдалбливалась и словами, и лозунгами, и карцером необходимость честного отношения к труду. Где не убеждает логика, применяется магия слова. Даже к самому бессмысленному сочетанию слов человек привыкает, он перестает над ними задумываться, не замечает бессмысленности. Допустим, свободный труд необходим человеку как воздух. Но почему воздух так не рекламируют, как труд? Видимо, потребность дышать понятна и без напоминаний. Ну, конечно, сообразил я, в лагере человек не свободен в выборе трудовой деятельности, вот ему и приходится напоминать, чтобы не разучился работать. На воле — дело другое.

Мы подъезжали к очередной станции. На перроне красовался громадный лозунг: «Честным трудом…», а запоздавший голос репродуктора предупреждал:

— Граждане, будьте особенно внимательны! Сейчас подойдет эшелон с бывшими заключенными. Не отходите от ваших вещей!

Честные труженики готовились к встрече с исправленными честным трудом согражданами…