С Мюге - Улыбка фортуны

Приехав в Москву, я решил, во-первых, упростить довольно трудоемкую методику определения аконитина в трупном материале и, во-вторых, попытаться найти противоядие при отравлении этим алкалоидом.

В работе с алкалоидами мне очень помогла неудача со сдачей биохимии. Провалы на экзаменах заставили меня освоить курс гораздо лучше, чем другие предметы, которые я сдал без труда. Когда я пришел к профессору Яичникову проконсультироваться по этому вопросу, он сделал мне комплимент:

— Вы научились не только не врать, но и мыслить химическими реакциями.

Разработанная мною методика позволяла выявить аконитин в трупном материале не за семь суток, как общепринято, а за восемь-десять часов. Но самым, на мой взгляд, большим преимуществом этой методики было то, что она не требовала для анализа спирта. Какой ветеринар согласится употреблять спирт не по «внутреннему назначению», а на какую-то химию? И хотя я далеко не уверен, что описанный мною метод нашел хоть раз применение на практике, мне служит утешением, что старый метод имеет на это еще меньше шансов.

Случайно узнав от одной знакомой, что в лаборатории ее мамы расплодилось белых мышей больше, чем надо для опытов, я решил «прибрать их к рукам». С их помощью я попробовал подобрать антагониста аконитина в его действии на нервную систему. Ведь все противоядия, рекомендуемые при отравлении борцом, сводятся к очистке пищеварительного тракта и даче общеукрепляющих веществ. Здесь мне посчастливилось показать, что отравленные аконитином мыши не погибают, если им ввести под кожу стрихнин, причем в такой дозе, которая сама по себе (без предварительного отравления аконитином) является смертельной. Это вселяло надежду на то, что отравленных аконитом лошадей можно лечить и после того, как яд распространился по всему организму.

Можно сказать, что дипломная работа была у меня «в кармане», но предстоял еще один семестр занятий и экзамены. Кроме того, мне нужно было сдать «хвосты» — программа за время моего сидения изменилась и некоторые предметы оказались не зачтены.

Первое время среди однокурсников я чувствовал себя инородным телом. Люди, притершиеся друг к другу за четыре года совместной учебы, не могут так же быстро притереться и к новичку. Собственно, новое поколение студентов обо мне было наслышано. Преподаватель ветеринарии И. И. Бухаров на каждом курсе и в каждой группе при каждом удобном случае рассказывал, что вот у него учился студент по фамилии Мюге, который умел одновременно, сидя на занятиях, есть, читать, разговаривать с соседями и слушать преподавателя.

— Иной раз совсем увлечется. Ну, думаю, сейчас его поймаю. Задаю вопрос: «что я сейчас рассказывал?» — и он слово в слово повторяет.

Секрет моей «феноменальной» способности был прост: И. И. Бухаров почти дословно повторял лекции профессора Озерова, прочитанные накануне практических занятий. А лекции по ветеринарии я слушал внимательно.

Тем не менее, в отношении к себе я чувствовал некоторую настороженность. В то время еще не привыкли к людям, возвращавшимся из тюрем. Сидение в тюрьме считалось унизительным, и к нам относились недоверчиво — сегодня выпустили, а завтра, может, опять посадят. Может быть, это было и не так, но я искал дружбы с людьми такими же, как я — бывшими заключенными. Кроме того, так же, как у бывших фронтовиков, бывших моряков и других «бывших», существует дух землячества.

Первым я нашел Житловского. Он жил в переулке Сивцев Вражек в коммунальной квартире. Его соседом был школьник старших классов Валерий Чалидзе. В дальнейшем он, кроме физики, посвятил себя вопросам права, и сейчас хорошо знаком русскому зарубежью по издаваемому им журналу «Хроника защиты прав в СССР». С Аликом Вольпиным мы встретились на квартире у одной из его теток — кажется, сестры его отца С. Есенина.

— Как, и тебя выпустили с таким букетом статей? — удивился он.

Мы ведь с ним расстались в институте Сербского, когда мне инкриминировали и измену родине, и шпионаж, и антисоветскую организацию.

Затем Алик познакомил меня со своими друзьями по ссылке, а также с бывшими университетскими товарищами, которые потом тоже отсидели, и у нас образовалась своя компания. Нужно сказать, особая близость продолжалась не очень долго. Все мы оказались людьми увлекающимися, каждый в своей области, у каждого появились более узкие интересы и каждый со временем адаптировался в «несидевшем» обществе. С наступлением «оттепели» о лагерях и политике говорить стало модно, а нам эти разговоры уже приелись. В общем, встречались мы от случая к случаю. И только, когда появились симптомы «закручивания гаек», когда Алика без законных на то оснований снова посадили в психушку, когда актуальным сделался вопрос «кто есть кто», бывшие лагерники снова потянулись друг к другу.

Незаметно подошла последняя сессия и выпускной экзамен по основам марксизма-ленинизма. На этом экзамене стало традицией задавать факультативные вопросы, не входящие в программу, но показывающие уровень развития будущего специалиста. Меня спросили:

— Почему голубь является символом мира?

Я тогда не знал о его роли в окончании Пелопонесской войны между Афинами и Спартой и ответил:

— По недоразумению.

— ?

— Так. С первых же страниц нашей истории голуби наряду с воробьями были поджигателями войны. Вспомните, как Ольга отомстила за Игоря. Голуби — это единственная птица, участвовавшая в войнах, и единственное животное, получившее человеческую награду — Арно, во Франции…

И что-то еще говорил…

За ответ на факультативные вопросы оценка не снижалась, и мне, как и за все экзамены в последней сессии, поставили пятерку. Защита дипломной работы прошла так же успешно, даже более, потому что Министерство сельского хозяйства РСФСР предложило издать ее отдельной брошюрой.

Мы ждали распределения.

В этот год проводилась очередная кампания — освоение целины. И кому же было туда ехать, как не выпускникам сельскохозяйственной академии. Нам, выпускникам сельхозвузов, устроили торжественный выпускной вечер в Кремле. В то время туда свободного входа не было, и в проходной проверяли пригласительный билет и паспорт. Когда очередь дошла до меня, проверяющий предложил мне пройти в соседнюю комнату. «Ну, — подумал я, — опять изловили». Но минут через десять инцидент был исчерпан: просто в пригласительном билете мою фамилию написали через два «г».

Распределение было суровым. Если какая-нибудь студентка просилась не в Казахстан, а, скажем, в Якутск, поскольку у нее там работает муж, ей отвечали: «Пусть муж едет к Вам в Акмолинск. Мы посодействуем переводу.». Направляли в два места — Казахстан и Киргизию.