С Мюге - Улыбка фортуны

Вопрос: Какие мотивы послужили поводом для Вашего заявления?

Ответ: Вам, наверное, известно, что с недавнего времени у меня произошел конфликт с властями. Будучи узником сталинских лагерей и сыном погибшего в этих лагерях человека, я, возможно, острее других воспринимал различные факты нарушения законности. Если когда-то существовало мнение, что «органы не ошибаются», и полное доверие к ним принималось большинством как само собой разумеющееся, то теперь, после того, как с трибун XX и ХХI съездов партии было объявлено, что эти органы не только могут ошибаться, но и совершать преступления перед людьми и законом, слепое доверие к ним несколько пошатнулось. Надо отметить, что ни Конституция СССР, ни другие законы страны вообще не требуют от наших граждан слепого доверия к тем или иным государственным органам. У тех людей, чьих друзей или родственников без должных (по их мнению) оснований посадили в психиатрическую больницу или судили фактически при закрытых дверях, возникли сомнения в соблюдении законности. Эти сомнения вызвали написание целого ряда коллективных писем в различные правительственные инстанции. В этих письмах лица, озабоченные происходящим, требовали гласности и соблюдения законности (ведь без соблюдения гласности может быть и нарушение законности). К сожалению, большинство поданных писем осталось без ответа, и это привело к тому, что некоторые стали обращаться в ООН, что не запрещено ни Советской Конституцией, ни нашими законами. Боясь, что отдельные нарушения законности могут разрастись до более крупных масштабов, как это и случалось уже на моем веку, я в свое время также обратился с письмом в газеты в защиту арестованного родственника генерала П. Г. Григоренко и поддержал коллективное послание по защите прав человека в СССР, адресованное в ООН, где излагались имевшие место, по мнению авторов, случаи нарушения законности в нашей стране и высказывалось опасение относительно отдельных рецедивов сталинизма. Этот мой поступок обсуждался на партбюро ГЕЛАН. Махин неоднократно повторил: «Ведь Вы же ничего не знаете, зачем же лезете в неизвестную область?». Я в душе согласился с его замечанием и решил повысить свои знания в социальных, юридических и других вопросах. Чтобы принять определенное мнение, нужно ознакомиться с точками зрения различных спорящих сторон. Поэтому, кроме изданной в СССР литературы, я приобретал и неортодоксальную в идеологическом отношении, перепечатанную на машинке. Однако во время обыска у меня была изъята вся эта литература. Я хранил ее не для того, чтобы убеждать окружающих в правоте авторов этих неортодоксальных книг, а для того, чтобы самому всесторонне, с разных позиций, разобраться в нашей истории и современности. Всем известно, что в специальных хранилищах советских библиотек хранятся такого рода книги, и по специальному разрешению, которое ученым-гуманитариям не так уж трудно получить, эти советские люди могут их читать. Так как я не гуманитарий, такого разрешения мне бы не дали. Но неужели биолог не вправе интересоваться философской и юридической наукой во всем ее объеме? Я считаю преступным не чтение подобных вещей, а преследование людей за их чтение. Поэтому я отказался на следствии давать какие бы то ни было сведения о людях, у которых я брал изъятые у меня книги. В результате конфликт между мной и властями усилился. Мне стало ясно, что читать книги, которые мне интересны, и исследовать проблемы, которые я хочу исследовать, протестовать в дозволенных законом формах там, где моя совесть требует, чтобы я это делал, я не могу без риска навлечь на себя те или иные репрессии.

Я — инвалид Отечественной войны, бывший заключенный. У меня была очень утомительная биография, и я действительно от нее устал. В марте месяце мне представилась формальная возможность выехать из СССР. Я получил вызов из Израиля от человека, который установил, что меня связывают с ним родственные узы. После трехмесячного раздумья и колебаний я решил воспользоваться этой возможностью. Я не буду останавливаться на логических доводах «за» и «против». Это вопрос для меня решенный. Остановлюсь на моральной стороне этого вопроса, по крайней мере, как я его понимаю.

Моральная сторона складывается из двух слагаемых: чувства долга к своему отечеству и тоски по своему отечеству. Относительно долга могу сказать следующее. Человек в общественном развитии проходит три стадии. В детстве общество его растит, кормит, одевает, учит, ничего не требуя взамен (кроме хорошего поведения, учения). Во взрослом состоянии у него появляются обязанности — работа на благо общества, защита его от врагов и так далее. Но под старость общество опять от него ничего не требует, но обеспечивает его пенсией, жильем и различными привилегиями. Если человек потерял свое здоровье на службе обществу (стал инвалидом войны или труда), последний период приближается и может наступить до старости. Я пролил кровь, защищая родину от врага, был дважды ранен на фронтах Отечественной войны. Юридически я имею право не работать, но иметь жилье, пенсию, пользоваться бесплатно общественным транспортом и ничего не давать взамен. Но я почти двадцать лет занимался научной работой. В годы опасности я выполнял свой нравственный и патриотический долг, а теперь считаю себя вправе отказаться от тех благ, которое дает мне советское общество, и уехать из СССР. Что же до тоски по родине, то это мое личное дело.

— Кем Вам приходится человек, приславший Вам вызов? Родственник ли он Вам?

— Я этим вопросом не занимался. Он установил, что я являюсь его родственником. У меня нет оснований ему не верить. Думаю, что вскоре узнаю о наших родственных связях подробности.

— Вы считаете себя русским?

— Да.

— Как же Вы прореагировали, когда узнали, что у Вас родственник — еврей?

— Особенно удивляться тут не приходится. Фет, например, незадолго до смерти узнал, что он наполовину еврей. А у одного из английских королей в роду оказалась негритянка. Во всяком случае, я не считаю зазорным, если в человеке течет кровь еврейского народа, давшего миру много талантливых людей — Спинозу, Маркса, Эйнштейна…

— А известно ли Вам, что большинство евреев, выехавших в Израиль, просятся обратно?

— Из нескольких тысяч, выехавших из СССР, мне известно о возвращении только тридцати одного человека.

— Вы собираетесь выехать с семьей или один?

— Обсуждается вопрос о моем выезде. Если жена подаст заявление, аналогичное моему, его будут, очевидно, обсуждать у нее на работе.

— Ну а все-таки, как Вы считаете целесообразнее ехать — Вам одному или с семьей?

— Я вполне понимаю, что в новой стране, с непривычным для нас строем, встретится много трудностей. Я имею право рисковать своей судьбой, но не считаю себя вправе подвергать опасности других людей, даже самых близких. Поэтому я поставил в известность жену о том, что собираюсь подавать заявление о выезде, но разговора о ее выезде не заводил. Ее фамилия значится в вызове, и если она надумает ехать, то подаст заявление сама. Разговоры на эту тему могли бы выглядеть как уговоры.