В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

Никита молчал.

— А что сказать, когда получишь епархию! — мечтательно произнес архимандрит Сильвестр. Чувствовалось, что архиерейство — сокровенная мечта его самого. — Тогда целый архиерейский дом для жития твоего и обширная услужливая свита ко твоим услугам. Все духовенство, как черное, так и наипаче — белое, почтет за щастие исполнить любое твое повеление. Вся епархия благоговеет пред тобою. Куда ни поедешь — тебя встречают колокольным звоном. Да где же еще найдешь ты подобное житие? А ты человек, господом премудро одаренный, и я убежден: в конце концов беспременно этого достигнешь. Ну, полно упрямиться, сыне. Вот тебе мое благословение: подавай прошение, и дело с концом!

Но как ни красноречив был ректор, какие радужные перспективы ни рисовал он, уговорить Никиту ему не удалось. Тот твердо стоял на своем: "Не же-ла-ю!"

II

Свободен! Свободен!.. Никогда еще не испытывал он такой острой, безудержной радости. Окончена академия. Позади четырнадцать лет бурсацкой муштры. Немногие ее выдерживали!

В новеньких, только что от портного, сюртуках Никита и Саня спускались из ректорских келий после представления по случаю назначения учителями, Никита — грамматического, а Саня — информаторического классов.

Они пересекли Воскресенскую улицу, спустились на Проломную и, не сговариваясь, зашагали к Булаку: идти к Саблуковым так рано было неловко.

Улицы были залиты щедрым весенним солнцем. К Булаку спешили толпы гуляющих. "Лодки пришли, лодки!" — слышались возбужденные голоса, и радостная эта весть мгновенно облетела город.

Волга, выйдя из берегов, затопила всю луговую сторону, слилась с нижним озером Кабан, сорвала с него ледяную коросту и, взбаламутив его обычно недвижные, стоячие воды своей беспокойной вешней водой, устремила их по протоке через всю Нижнюю слободу в Казанку, чтобы опять принять их в себя уже ниже города.

Поддаваясь общему движению, Никита с Саней невольно ускоряли шаги. Уже издали они увидели на Булаке целую флотилию.

На палубах крытых лодок и барок, образовавших плавучий гостиный двор, высились горы посуды — стеклянной, глиняной, муравленой. Вездесущие ребятишки, русские и татарчата, как завороженные стояли перед россыпью заманчивых игрушек.

По обеим сторонам Булака шумела толпа. Крикливые оравы голоногих мальчишек шныряли по грязным его берегам, самозабвенно дули в только что купленные на лодках дудочки, свистульки, пищалки, пускали фонтанчики из глиняных брызгалок, обливая водой не только друг друга, но и гуляющих. То тут, то там раздавались пронзительные взвизгивания невзначай (а может, и не без умысла) обрызганных девиц.

На душе у Никиты было под стать этому яркому солнечному дню, весеннему половодью, шумному гаму счастливой детворы.

Он еще не мог привыкнуть к своему новому положению, не успел насладиться обретенной вдруг независимостью. Никита снял комнату на северной окраине Нижней слободы, неподалеку от Кабана. Это было не близко к академии, но зато вдвое дешевле, чем в Верхнем городе, а деньги надобно беречь. Ах эти злосчастные деньги! Комната была чистенькая, правда, в ней и повернуться-то было негде, но после бурсы она показалась Никите целым миром. Он поставил вдоль стены лавку, покрыл ее пестрой сарпинкой, напротив соорудил книжные полки, приколол несколько своеручных акварелей и наслаждался тишиной. Впервые он засыпал теперь в комнате один, не слыша смеха, шепота, сонного похрапывания, да что там — просто дыхания своих соседей. Впервые за четырнадцать лет он мог утолить такую простую человеческую потребность — остаться наедине с собой.

Воображение живо рисовало ему будущее. Он уже видел себя профессором истории. Вот он входит в аудиторию, и десятки любознательных глаз устремляются к нему с ожиданием и надеждой. В Москве, или нет, в Петербурге выходит его исследование по истории чувашей… А рядом Таня — жена, друг и помощник. Маленькая уютная квартирка на берегу Черного озера или у Арского поля… Музыкальные вечера… По субботам у них собираются друзья: Саня — профессор математики или натуральной истории, знакомые художники, музыканты… Пока, правда, ему нечем заплатить хозяину за полгода вперед, как тот требует. Ну да ничего. Ему обещали репетиторство — он будет учить гимназистов латыни…

Теперь ему незачем таить свои чувства. Он больше не семинарист, не кутейник, а вольный, независимый человек, учитель. Учитель! Он несколько раз с наслаждением повторяет про себя это слово: учитель!

Никита быстро поворачивается к Сане.

Вот кому, своему самому верному другу, он должен открыться в первую очередь. Уж он-то поймет. Конечно, давно надобно было рассказать ему все. От него не должно быть никаких тайн.

Никита берет Саню под руку, увлекает его в сторону от толпы и все, все рассказывает.

— …Не хочу больше откладывать. Хочу немедля, завтра же, посвататься. Как ты считаешь, Саня, будет принято мое предложение?

Но что это? На Сане лица нет.

— Никита!.. Да ужели ты до сих пор ничего… — Голос его чуть слышен. — Я ведь сам… сам давно уже… Еще до того, как Саблуковым тебя представил…

Признание друга прозвучало для Никиты как гром средь ясного неба. Как? И Саня тоже? Да как же он не замечал этого прежде? А может, просто гнал прочь смутную догадку, которая временами закрадывалась в сердне? Что же делать?

Они присели на камень поодаль от протоки и долго сидели так, не решаясь заговорить.

Случилось непоправимое Как же быть? Никита привык слушаться голоса разума, но что проку сейчас в его советах? Сердцу не прикажешь. Ведь и любовь и дружба в сердце растут, и ни ту, ни другую, как сорную траву, из него не вырвешь.

В тот вечер к Саблуковым они не пошли.

Долго, пока совсем не стемнело, бродили они берегом разлившейся на десяток верст Волги. И говорить они не могли друг с другом, и расстаться им было трудно.

III

Охватившее сердце смятение не оставляло его теперь ни днем ни ночью. Он совсем потерял сои.

Надо было что-то делать, на что-то решаться. Но недоставало сил на такое решение. Он оттягивал его со дня на день.

После того разговора у Саблуковых они не были. Да и Саню он почти не видел. Саня, друг мой любезный! Что же нам делать с тобой? Терзают ли тебя те же муки? Никите казалось, что он хорошо знает Саню. Но что ты знаешь о другом, даже если это твой друг и живет с тобой бок о бок?

Они были очень разные. Саня, высокий, тоненький, белявый, с синими задумчивыми глазами, был мягок и застенчив. В противоположность Сане Никита был человеком крепкого здоровья и недюжинной, хоть и не бросавшейся в глаза, природной силы. Темноволосый, с широко расставленными, чуть с косинкой, карими глазами, он был резок и вспыльчив. Саня был по натуре своей уступчив, Никита — упрям. Натыкаясь на какую-либо преграду, Саня порой растерянно останавливался, у Никиты она только вызывала ярость, удесятеряла силы. Понимая превосходство друга, Саня относился к нему, как к старшему брату, которого у него никогда не было. Но, несмотря на все несходство характеров, их соединяло какое-то внутреннее сродство, которое оказалось сильнее внешних различий. Да и самые эти различия как бы дополняли и оттеняли достоинства каждого. Когда двое живут обок, каждый невольно изменяет и обогащает другого.