В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

Он женится. Может быть, без былого упоения. Да оно ему и не по летам…

Иным стало его представление о том, что такое любовь. Ему нужна была теперь не любовь-страсть, не любовь-озарение, а любовь-семья. Он, тридцать лет не имевший дома, — дом родительский никогда не был ему домом, он, привыкший ночевать на диване у приятеля, обедать в трактире, мчаться на перекладных через всю Россию, мечтал с некоторых пор о доме, о детях, о жене-хозяйке, о покое, который был так нужен ему для размышлений и трудов.

Впрочем, это не совсем так. Привыкши чувствовать себя свободным и независимым, он готов был отказаться от этой свободы. У него было множество приятелей и несколько друзей, но потребность в чувстве более нежном, нежели мужская дружба или приятельство, всегда, хотя, быть может, и неосознанно, гнездилась у него в сердце. Сколько себя помнит, он всегда был одержим страстью. Не был слишком постоянен. Но он знал, что способен на чувство верное и глубокое. Наряду со страстями, терзающими плоть, он всегда ощущал неутолимую жажду нежности, его всегда тянуло пасть к ногам любящей женщины, по-детски уткнуться в ладони нежных рук…

И вот в прошлом году на балу у танцмейстера Йогеля он встретил Наташу Гончарову. Это была стройная, высокая девушка лет шестнадцати, с блестящими черными волосами, с задумчивым взглядом карих, чуть косящих глаз, с нежным и чистым лбом, так удивительно схожим с челом Рафаэлевой мадонны.

Он влюбился. И так чиста эта влюбленность, длящаяся вот уже целый год. Когда он увидел ее в первый раз, красоту ее едва начали замечать в свете, но своим ясновидящим глазом поэта он тотчас выделил эту юную жар-птицу средь пестрой толпы московских кур и уток.

Нет, он не был просто увлечен ею, как увлекался в свое время Амалией Ризнич или Собаньской, Елизаветой Воронцовой или Аннет Олениной. Он испытывал глубокую нежность к этой девочке. Быть может, в этом чувстве было что-то похожее на то, что он испытывал в свое время к Машеньке Раевской. Но то было так мимолетно…

Почему он выделил ее в целом мире и готов назвать своей? Это было загадкой для него самого. За что полюбил ее? За душевные и умственные качества? Среди тех женщин, которых он встречал в Петербурге, Москве, Одессе или, наконец, в Тригорском, было немало и умнее, и образованнее, и тоньше… Среди светских красавиц или уездных барышень, то и дело ввергавших его в мучительное любовное опьянение, были женщины, пожалуй, не менее привлекательные.

Не слишком развитая умственно, в меру сентиментальная, полуиспорченная воспитанием ханжи-матери, лишенная иронии и лукавства, которые одновременно и раздражали и влекли его в женщинах, она, тем не менее, чем-то приковала его к себе. Чем же? Ответить на это он, пожалуй бы, не смог.

Как бы то ни было — решено! Он едет. Не к стенам далекого Китая, а к совсем близкой Китайгородской стене. Видно, и впрямь — счастье следует искать на проторенных дорогах…

Надобно только дождаться Дельвига. Нельзя же бросать на произвол судьбы их детище, которое делает только первые шаги…

I

Девятнадцатого февраля 1830 года Иакинф выехал из Петербурга в Сибирь. Перед отъездом Павел Львович познакомил его с секретной инструкцией, которой определялись задачи их экспедиции: "Обозрение Российской торговли с Китаем и изыскание средств расширить разные отрасли оной или открыть новые. Ближайшее рассмотрение нужд по части вероисповедания ламаистов. Изыскание всего достопримечательного в хозяйстве природы, важного для наук, коих первая и благороднейшая цель есть, без сомнения, расширение круга наших познаний".

В той же инструкции указывалось, что для содействия действительному статскому советнику и кавалеру барону П. Л. Шиллингу фон Канштадт Азиатский департамент причисляет к нему на все время экспедиции "монаха Иакинфа, который по прежнему долговременному пребыванию в Сибири и в самом Китае может быть с пользой употреблен вами при вышеозначенных исследованиях", а также губернского секретаря Владимира Дмитриевича Соломирского, на которого возлагались обязанности секретаря. (Место это Шиллинг прочил Пушкину, но тому в поездке отказали.)

Если официальные задачи экспедиции были определены столь обще, то у каждого из ее участников были свои собственные замыслы, куда более широкие, чем та несколько туманная программа, которую ставила им николаевская бюрократия.

Даже молодой щеголь Соломирский, еще вчера артиллерийский поручик, а сегодня дипломат, страстный поклонник Байрона и… черепословия {Черепословие — френология, распространенное в начале XIX века "учение" о связи между формой черепа и умственными и моральными качествами человека.}, намеревался воспользоваться путешествием в отдаленные области Забайкалья, чтобы, обследовав сотни черепов бурятов, монголов, тунгусов и других сибирских аборигенов, собрать уникальный материал, которым можно удивить мир.

Что же до самого Иакинфа, то тут и говорить нечего. Помимо помощи Шиллингу в изучении состояния торговли с Китаем в прошлом и настоящем, в собирании монгольских и тибетских книг и предметов убранства ламаистских капищ; в дополнение к своим собственным ученым трудам, — а программу их он составил себе весьма обширную, — Иакинфу было поручено обучение началам китайской грамоты членов новой, одиннадцатой, духовной миссии, которая следовала в Пекин на смену архимандриту Петру и его свите.

На поручение это Иакинф не сетовал и отдавался новому для него делу с увлечением. Еще в столице, перед отъездом, он преподал миссионерам первые уроки. Это была для него как бы репетиция к занятиям в университете, которые его ждут по возвращении в Петербург, если их с Сенковским проект будет одобрен. По правде сказать, не терпелось и опробовать на учениках китайскую грамматику, которую он исподволь составлял. Да и учениками своими он был доволен. Все они были воспитанниками Санкт-Петербургской академии. Приятно видеть, что возымели все-таки действие его настойчивые представления в Синод и Азиатский департамент посылать в Пекин людей образованных. А сколько сил и бумаги потратил он и в Пекине, и по возвращении, чтобы убедить в том начальство! Состав новой миссии не шел ни в какое сравнение с тем, какой пришлось возглавить ему самому четверть века назад. Ведь в свиту, которую принял он у архимандрита Аполлоса, были набраны люди с бору да с сосенки, едва по-русски-то разумевшие, безо всякого образования, без расположения, да и просто способностей к изучению такого языка, как китайский. Но, боже мой, неужто и впрямь четверть века с той поры пролетело? Целая жизнь!

Павла Львовича задерживали в столице неотложные дела, и было условлено, что он догонит Иакинфа уже в Иркутске. Соломирский ускакал вперед, чтобы выгадать несколько дней на Москву, и Иакинф выезжал вместе с членами новой миссии, с которыми должен был заниматься языком и в дороге.