В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

Но, поселившись в России, он остался настоящим французом старого закала — изысканно-любезным, самонадеянно-легкомысленным. Обладая весьма поверхностными познаниями, но зато надменной фигурою и повадками прирожденного барина, он в аристократических салонах столицы, где никогда не углублялись в обсуждаемые предметы, а предпочитали лишь грациозно скользить по ним, почитался человеком весьма образованным и сведущим во всех науках. И потом — что за французский язык, что за величавая важность и представительность!

И все посольство было графу Юрию Александровичу под стать. Чрезвычайного и полномочного посла сопровождали три секретаря во главе с камергером Байковым, одним из любимцев цесаревича Константина. Вторым секретарем был граф де Ламбер, природный француз, у которого, впрочем, гораздо меньше было французского, чем у самого посла. В свиту графа входили также шесть кавалеров и несколько дворян посольства, все молодые люди лучших фамилий — Голицын, Васильчиков, Нарышкин, Бенкендорф, Нелидов, Гурьев; целая ученая экспедиция под председательством тайного советника графа Потоцкого, который, как и сам посол, приходился, по слухам, родственником новому министру иностранных дел и другу государя князю Адаму Чарторыйскому; чиновники, переводчики, художники, воинская команда из казаков и драгун и, наконец, духовная свита, следовавшая вместе с посольством в Пекин для смены старой духовной миссии, окончившей положенный для нее десятилетний срок.

Исключая лиц военных и духовных, для всех остальных чинов посольства граф Юрий Александрович испросил у государя мундир иностранной коллегии. Впрочем, мундир сей показался ему слишком прост, и Юрий Александрович добился высочайшего дозволения украсить его богатым серебряным шитьем, а вместо полагавшихся обыкновенных статских шпажек выхлопотал всем право носить военные сабли на черной, лакированной, через плечо идущей перевязи с золоченым двуглавым орлом и вензелем императора. Вместо шляп, которые носили столичные дипломаты, чинам посольства были сшиты специальные фуражки, похожие и на кивер и на каску, тоже с добавкою серебряного шитья.

Наконец, после длительных сборов, шумное посольство, двенадцатью отделениями — с промежутками в несколько дней, тронулось на восток. Ехать всем вместе было немыслимо, — для этого на станциях не хватило бы лошадей. Ведь помимо огромного штата — посольская свита состояла из двухсот сорока человек! — с посольством следовал и немалый обоз: богатые дары китайскому императору и его двору, палатки на всякий случай, уйма дорожной складной мебели, — путь лежал через далекую и дикую Сибирь, огромный казенный серебряный сервиз для употребления в торжественных случаях, целый оркестр музыкантов, да мало ли еще чего захватил с собой запасливый посол…

II

В Иркутске посла дожидались давно. Когда в начале сентября посольство остановилось в виду Иркутска, у Вознесенского монастыря, его встретили колокольным звоном. Переливались колокола на монастырских колокольнях. На главах церквей ослепительно горело солнце — погода стояла такая, какая в Петербурге выдается ненароком разве что в начале августа.

Едва завидев на дороге приближающийся кортеж и карету посла впереди, Иакинф вышел навстречу со всем своим клиром.

Граф равнодушно взглянул на настоятеля далекого сибирского монастыря.

Предупрежденный губернатором, Иакинф приветствовал посла по-французски. Равнодушие на лице графа сменилось любопытством. Перед ним стоял высокий темно-русый монах. Из-под архимандричьей митры на посла смотрели пытливые, чуть косо прорезанные глаза.

Проговорив несколько подобающих случаю приветственных фраз, Иакинф пригласил высокого гостя к молебну. Граф, хоть и был реформатской веры, решил на молебне присутствовать. Величаво вскинув красивую голову, в сопровождении всей своей свиты, посол направился к монастырской церкви.

Отслужив молебен, Иакинф наблюдал, как граф, брезгливо сморщившись, сделал вид, что приложился к мощам святителя Иннокентия, первого Иркутского епископа, и с видимым облегчением вышел из сумрачной церкви.

Настоятель пригласил посла на чашку чая. Со снисходительной любезностью граф принял приглашение и а сопровождении секретарей и кавалеров посольства проследовал за Иакинфом в настоятельские покои.

Высоких гостей своих Иакинф угощал с сибирской щедростью. На столе приветливо гудел начищенный до ослепительного блеска огромный монастырский самовар, стояли кувшинчики и горшочки с вареньем и молодым медом, кедровые орехи, сушеные фрукты, шарки и сахарники — так назывались на особый, иркутский, манер приготовленные пирожные. Но для любителей было кое-что и посущественнее: копченые сиги и омули, расстегаи и кулебяки и целая батарея наливок.

Наливки не остались незамеченными, и разговор скоро принял характер весьма непринужденный.

Посол жаловался на сибирские дороги и проклинал Барабу:

— Бывал я в Риме, но что там понтийские болота в сравнении с этой ужасной Барабой! И еще этот проклятый дождь. Мой лекарь утверждает, что теплый и частый дождик этот служит как бы раствором для всякой нечисти, сокрытой между мхов. Почуя сырость, проклятые насекомые — да они же гиганты по сравнению с нашими, европейскими! — выползали изо всех щелей. Нет, это ужасно! И такое название дали этому краю: степь Барабинская! Степь! Не степь, а зловонное море.

Иакинф сам недавно проделал этот путь, и жалобы посла были ему понятны.

— А вы не приметили, ваше сиятельство, что и растут там почти что одни осины? — спросил он. — Полагаю, что название Каинска дано барабинской столице неспроста, а в честь Каина. Ведь за братоубийство он осужден был трястись, как лист осиновый.

Граф улыбнулся шутке.

Разговор велся больше по-французски. Иакинф скоро убедился, что его гости владеют французским куда лучше, нежели своим, а иные и двух слов не могли связать по-русски. Только один из гостей все время молчал. Это был, как потом выяснилось, третий секретарь посольства Андрей Михайлович Доброславский, который не знал никакого языка, кроме русского, да и на нем говорил с заметной примесью малороссийского.

После чая чины посольства, отдохнувшие и заметно повеселевшие, рассыпались по высокому, обросшему соснами берегу и залюбовались красавицей Ангарой. Могучая река, вырвавшись из Байкала, стремительно катила свои холодные прозрачные воды.

Распорядясь об устройстве духовной миссии, жительством которой был определен монастырь, Иакинф поехал проводить своих новых знакомцев до города.

Переправа продолжалась долго: надобно было высоко подняться против течения, чтобы оттуда стрелой спуститься к пристани на низком противном берегу, вдоль которого и раскинулся город.