В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

За этими занятиями отец Иакинф и не заметил, как промелькнула осень и наступила непривычная, слякотная зима. Ветер бросал в окно белые мокрые хлопья.

Как шло расследование в консистории, Иакинф не знал, да, по правде сказать, по временам и вовсе забывал о нем.

Иногда заходил к нему Егор Федорович, говорил, что, по словам его друзей, приговор в консистории не должен быть особенно суровым. Это окончательно успокоило Иакинфа, и он совсем перестал интересоваться ходом "дела". Главное, что он мог заниматься своим настоящим делом.

Кажется, за эти напряженные месяцы изнурительного труда можно было б устать. Другого такая работа, да еще на сей немилостивой братской порции, могла бы свалить с ног. Но не его. Он не давал себе поблажек. Столько еще надо успеть!

Когда Иакинф листал свои уже почти окончательно подготовленные к печати сочинения и переводы, которые надо было только кое-где подправить да перебелить, он испытывал гордость и радость, которую, должно быть, испытывал Создатель, глядя на плоды трудов своих. "Ай да Иакинф, ай да чертова душа!" — восклицал архимандрит. Это все сделал он, он один, благодаря воловьему своему упорству, своему усердию и настойчивости!

Конечно, позади у него множество всякого злополучия, горестей и соблазнов; несладко ему и теперь, но сколько еще всего ждет его впереди!

Он поднялся из-за стола и в радостном волнении заходил по келье. Да, конечно, случалось, он был жаден до наслаждений, порой веление плоти не давало ему покоя, но он же умеет мужественно сносить и лишения!..

Как-то вечером, уже после всенощной, к нему в келью ворвался иеромонах Аркадий. Он был трезв и весел. Радость так и сочилась из всех его пор.

— Моги возрадоваться, ваше высокопреподобие! Кончилось, кончилось наше тут с вами сидение!

— Да что это тебя так возвеселило, отец честной? Весел, яко ангел или птица небесная! Рассказывай толком, не таранти!

Но, как всегда, толку от отца Аркадия было добиться нелегко.

Со всеми подробностями стал он рассказывать, как свел дружбу с писарями консисторскими, как усердно их обхаживал много недель и как удалось ему наконец выведать об определении консистории, только что принятом. И не только выведать! Вот она, дословная с того определения. Да собственно, и не дословная, а, в сущности, само определение, только еще со множеством писарских помарок. С него-то и перебелили подлинник, который подписало консисторское начальство. А черновик писарь должен был сжечь. Но не сжег — отцу Аркадию удалось его за какую-то мзду у того вымолить.

— Вот оно, родненькое! — хлопнул но нему Аркадий тыльном стороной ладони и пустился в пляс.

— Подай-ка сюда! — прикрикнул Иакинф на иеромонаха и взял у него плотный лист синеватой бумаги, испещренный залихватскими писарскими росчерками, со множеством исправлений и вычерков.

В бумаге были подробно исчислены вины архимандрита и его свиты, как те, в которых они признались, "так и сии, в коих не могли оправдаться и остаются во многих подозрительными". Иакинф не стал всего разбирать и, пробежав глазами преамбулу, перешел к самому определению: "…И потому Архимандрита Иакинфа за все вышеисчисленные пороки с присовокуплением к ним и сего, что он попустил причетнику Константину Пальмовскому, учинившему сверх погружения самого себя в пьянство, буянство и другие дерзостные поступки, святотатство и передавшему из похищенных им ризничных вещей диаконский орарь непотребной китайской женщине-идолопоклонке, попустил тому Пальмовскому избыть уголовного суда и наказания и определиться в переводчики… отправить отсюда, из столицы, в Троицкую Сергиеву пустынь на один год, для употребления в одне только пристойные сану его занятия, на таком же основании, на каком послан он был по указу Святейшего Правительствующего Синода из Иркутска в Тобольск за содержание у себя вместо послушника девки. Таковая мера наказания, хотя и не может равняться с качеством и количеством вин его, Иакинфа, но заменяет сей недостаток тем, что он, Иакинф, с самого возвращения своего из Пекина в сию столицу, не пользуется по Высочайше конфирмированному майя 12-го дня 1805 года по докладу Святейшего Синода о Пекинской миссии тем жалованьем и теми пособиями, чем первоклассные Архимандриты довольствуются, не может и надеяться получить сего, как обвиненный и под епитимию подпавший…"

В указе казначею Сергиевой пустыни предписывалось иметь за ним, Иакинфом, бдительный надзор, давать внушения, каждый пост исповедовать и доносить по третям года.

Тем же определением иеромонах Серафим посылался в Валаамский монастырь на один год, а иеромонах Аркадий — в Коневский на полгода в монашеские труды.

Да, теперь понятна была радость Аркадия: за все свои прегрешения он отделался всего полугодом ссылки.

Самого Иакинфа ждал год пребывания в Сергиевой пустыни. Ну что же — пустынь так пустынь! И там, наверно, можно продолжать свои изыскания. И там люди живут. Да и год — не век.

Выпроводив Аркадия, Иакинф засел за работу: надобно было разобрать свои бумаги, подготовить то, что можно было передать в печать, и запастись всем необходимым для занятий в Сергиевой пустыни.

I

Но не знал отец Иакинф, что сулил ему рок.

Ему было и невдомек, что, будто щепка с разбитого корабля, он оказался вовлеченным в бурный водоворог событий. Над негаданным его покровителем, князем Голицыным, сгущались тучи. Только отдаленные отголоски надвигающейся бури доносились порой до уединенной кельи опального архимандрита.

Против могущественного министра духовных дел и народного просвещения окончательно сложился заговор. Во главе его стал митрополит Серафим. Но это было только на поверхности. В глубине же притаился жестокосердный и мстительный временщик, граф Аракчеев. Ему было тесно при дворе. Одного за другим отстранял он от государя самых близких его советчиков, остался один — князь Голицын. Влиянию его на государя Аракчеев завидовал, и ему не терпелось низвергнуть князя во что бы то ни стало. Он решил воспользоваться для этого старой враждой к Голицыну высшего православного духовенства, у которого само учреждение манистерства духовных дел и народного просвещения вызывало ропот.

Главные посты в двойном ведомстве князя Голицына занимали деятели Библейского общества. Созданное Голицыным по английскому образцу для перевода Библии на живые языки и распространения в России духовной литературы, оно представлялось отцам церкви слишком либеральным вмешательством в дела духовные. Православная церковь испокон веков занимала на Руси господствующее положение и была вернейшей опорой престола. Да и на престол-то русских царей венчали православные патриархи или, позднее, митрополиты. А тут православную церковь отдали в ведение министерства духовных дел — зауряд с иноверными исповеданиями, даже нехристианскими. Подумать только: дела православные ведались там наряду с католическими, протестантскими и даже магометанскими и еврейскими! Нет, такого унижения православной церкви митрополит Серафим допустить не мог, что бы там ни говорил князь Голицын. Он-то утверждал, что порядок сей задуман им не с какой-то там задней зловредной мыслью. Напротив, так можно якобы покончить с религиозными распрями, фанатизмом и нетерпимостью. Нет, Серафим, подогреваемый Аракчеевым, почитал нее эти нововведения министра духовных дел и народного просвещения, да и всю деятельность руководимого князем Библейского общества "развратом", подкопом под православную церковь, престол и отечество.