Лев Понтрягин - Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим

Все намеченные к избранию математики, рекомендованные ещё предыдущим Исполкомом, были избраны Ассамблеей путем тайного голосования. В Ментоне я познакомился с Картаном, который поразил нас с женой своей неприветливостью в отношении нас, и с Чандрасекхараном, против которого я был несколько настроен моим предшественником М. А. Лаврентьевым. Перед тем, как принять пост вице-президента, я приходил к Лаврентьеву советоваться с ним и спрашивал, в чём будет заключаться моя работа. Он сформулировал это так: «Быть при сём». Кроме того, он высказался как-то очень нелестно о Чандрасекхаране. Позже с Джекобсоном у меня сложились довольно напряжённые отношения, а с Чандрасекхараном, наоборот, очень хорошие. Чандрасекхаран всё время старался примирить возникающие в Исполкоме противоречия и делал это с большим успехом и тактом. Так что мы с ним быстро подружились, уже в 70-м году.

В Ментоне время, свободное от заседаний на Ассамблее, мы проводили очень приятно на море: купались и гуляли. Так как при поездке во Францию в 70-м году я был не только приглашённым докладчиком, но и кандидатом в вице-президенты союза, то мы с женой были включены в делегатскую, а не в туристскую группу. Всю поездку возглавлял Лаврентьев. Ю. В. Прохоров был казначеем советской делегации на Ассамблее на всё время пребывания её во Франции. У него находились деньги на пять членов делегации, на Мусхелишвили и на мою жену, т.е. на девять человек, включая оплату отелей. Это было около 20 тысяч франков. Всю эту сумму ему выдали в Москве почему-то наличными, а не аккредитивами. Таким образом, он носил при себе портфель, набитый деньгами. Это возлагало на него большую и неприятную ответственность и было даже небезопасно. Мне кажется, что Юрий Васильевич проявил большое мужество. Теперь, когда некоторые странные поступки Прохорова пытаются объяснить его робостью, я не могу с этим согласиться.

После Ментоны Ницца показалась нам очень шумным и душным городом из-за огромного количества автомобилей. Та улица, на которой находился наш отель, густо заросла деревьями, но это не спасало нас от автомобильного чада. Море в Ницце было не так близко, как в Ментоне, но всё же мы часто купались.

На оборудованном в Ницце пляже за всё нужно было платить: за вход на пляж, за место под тентом, за место на лежаке. Точно так же на прибрежном бульваре и городском нужно было платить за место в кресле. Как только вы садились в кресло, сразу к вам подходила билетёрша и просила купить билет. Если кресло менялось, то билет нужно было покупать заново.

Были и необорудованные куски берега. Там можно было купаться бесплатно. Однажды мы вчетвером собрались на таком куске: Лаврентьев, Прохоров, я и моя жена. Очень близко от нас, несколько выше на набережной, находилось кафе на открытом воздухе, где собралась молодёжь. Александра Игнатьевна осталась на берегу стеречь портфель Прохорова, хотя она и не знала тогда, что там находится. А Лаврентьев, Прохоров и я начали купание. Сразу же молодёжь в кафе стала хохотать над нами. Два сильно немолодых дяди (Ю. В. Прохоров, правда, помоложе нас с Михаилом Алексеевичем), чудно одетых, собирались лезть в воду. Но когда мы влезли в море и спокойно поплыли далеко от берега, смех прекратился. Мы плавали довольно далеко и долго. По-видимому, умеющих плавать там было мало.

Под пленарные доклады в Ницце был отведён огромный, кажется выставочный, зал, с тем чтобы он мог вместить несколько тысяч слушателей. Конечно, он был снабжён электронной акустической аппаратурой, но при первом же его посещении я обнаружил, что докладчика нельзя услышать. Так как мне самому предстояло делать доклад в том же зале, то я стал просить руководство конгресса сделать что-нибудь с акустикой. Кажется, нечто было сделано, и положение улучшилось.

Мой доклад прошёл хорошо. Я подготовил его на английском языке ещё в Москве и записал. Опыт чтения лекций в Стэнфорде показал мне, что лекцию надо сразу готовить на английском языке, а не делать её как перевод с русского. Когда сразу готовишь её на английском, учитываешь свои языковые возможности. Для того чтобы выяснить акустические возможности зала, я пришёл туда с женой, когда он был пуст, и попытался ограничиться голосом, без усилителей. Но оказалось, что даже в первых рядах меня не слышно. Голос куда-то исчезал, хотя в Москве я легко мог покрыть голосом аудиторию, рассчитанную на триста человек. Пришлось включить микрофон и усилители. Выяснилось, что всё-таки можно слышать.

Говорят, что на моём докладе присутствовало около пяти тысяч слушателей. Я был встречен аплодисментами. После доклада они также были. Формулы мне писал Гамкрелидзе. Он же переводил мне с английского на русский вопросы и те замечания, которые были сделаны по поводу доклада. Из них я запомнил только одно. Известный математик А. Гротендик заявил примерно следующее: «С математической точки зрения тематика доклада не вызывает сомнений, поскольку ею занимается математик такого масштаба, как Понтрягин. Но с этической — она сомнительна, так как является милитаристской. Речь идёт о преследовании одного самолёта другим». Я ответил, что мои математические результаты не дают возможности изучить процесс преследования одного самолёта другим, поскольку уравнения движения самолёта слишком сложны. Я ограничиваюсь лишь линейным случаем. Пример с самолётами служит мне лишь для того, чтобы выявить игровой характер задачи. Вместо того, чтобы говорить о двух самолётах, я с тем же успехом мог бы говорить о собаке и убегающем от неё кролике.

Небольшая группа участников конгресса, человек двадцать, была приглашена на приём к Президенту Франции Помпиду. Среди приглашённых были и мы с женой. День приёма у Помпиду совпал с запланированным днем моего доклада. Мне посоветовали не отказываться от приёма у Помпиду, а обменяться временем с кем-нибудь из советских пленарных докладчиков. При этом обмене я познакомился с Гурием Ивановичем Марчуком, который сделал доклад в моё время, а я получил его время.

Для поездки нам был дан специальный самолёт, который вёз нас из Ниццы в Париж и обратно. По приезде в Париж нас долго возили по городу для осмотра достопримечательностей. Из присутствовавших на приёме помню Лаврентьева, Лере, Чандрасекхарана. С последним я слегка задержался, мы вместе заходили мыть руки и чуть не опоздали на церемонию представления Президенту Помпиду. Со мной была Александра Игнатьевна, которая оказалась единственной женщиной, принятой Помпиду на этом приёме.

На приёме вручались филдсовские медали новым лауреатам. Александра Игнатьевна сказала: «Жаль, что здесь нет нашего мальчика-лауреата», имея в виду Сергея Новикова. На это Лаврентьев сказал буквально следующее: «Мальчики-ёжички, в голенищах ножички». Не знаю, верно ли это, но мне кажется, что Лаврентьев воспрепятствовал поездке Новикова в Ниццу. Он это мог сделать, будучи главой нашей делегации. В Ниццу мы вернулись уже вечером, часов около шести, утомлённые и голодные, так как целый день ничего не ели. Крошечные бутербродики, которые мы могли есть на приёме, в счёт не шли.