Лев Понтрягин - Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим

Гурий Марчук был в Ницце в качестве туриста, а я — делегатом. Так что у меня были деньги, и мы с женой смогли пригласить Г. И. Марчука на обед, который как по месту, так и по выбору блюд был интересней, чем туристский обед. Возможно, что это произошло даже не один раз. Мы с Марчуком, кажется, понравились друг другу и впоследствии не раз встречались. В Ницце Г. И. Марчук познакомил меня с Лионсом и Балакришнаном. Для этого знакомства был организован специальный завтрак, который происходил в отеле, где жили Балакришнан и Лионс. Важным для нас результатом этой встречи была договорённость о создании совместного международного журнала (СССР, Франция и США).

Вскоре после конгресса в Ницце должны были состояться выборы в Академию наук СССР. И уже в Ницце, пользуясь присутствием многих математиков, я начал предвыборную компанию. Мне хотелось провести в академики В. С. Владимирова и в члены-корреспонденты Гамкрелидзе. Владимиров был тогда выбран, а Гамкрелидзе — нет. Помню, как до этого сильно беспокоился Келдыш, что мы опять потеряем место. П. С. Александров, говорят, проголосовал за Владимирова и за это на него топал и кричал Петровский. По поводу избрания Гамкрелидзе я прежде всего начал переговоры с Векуа и Мусхелишвили, считая, что его соотечественники его поддержат. Но в Ницце они реагировали как-то очень кисло. На самих выборах они вели активную кампанию против него. Избрание Гамкрелидзе в члены-корреспонденты могло содействовать тому, чтобы он занял пост Президента Грузинской Академии наук, который тогда занимал уже очень старый Мусхелишвили и на который в дальнейшем рассчитывал Векуа. Так что членом-корреспондентом Гамкрелидзе был избран только в 1981 году, когда Векуа и Мусхелишвили уже умерли.

Несколько советских участников конгресса решили уехать в Париж до его конца, чтобы провести там короткое время. В том числе и мы с Александрой Игнатьевной. Из Ниццы мы телеграфировали в советское посольство с просьбой встретить нас в аэропорту и устроить в гостинице. В аэропорту нас встретили и отвезли в посольство, но никакой гостиницы нам не могли предоставить. В Париже в это время года получить гостиницу было очень трудно. Нам пришлось некоторое время мотаться по парижским гостиницам. На одни сутки нам предоставляли бронированный кем-то заранее номер. Первую ночь мы провели в одной гостинице с супругами Векуа. Это было старое, очень запущенное здание, которое не ремонтировали, так как оно предназначалось на слом. На другое утро нам пришлось перебраться в другую гостиницу, недалеко от нашего посольства. Там мы с Александрой Игнатьевной получили маленькую комнатку, внутри которой ходил лифт, правда, в клетке, но всё же внутри комнаты.

Ещё в Ницце мы познакомились с господином Мочаном, который был тогда директором довольно своеобразного научного центра, расположенного вблизи Парижа. Центр этот имел очень небольшое количество постоянных сотрудников и приглашал на стажировки временно учёных из разных стран, в частности, из Советского Союза. [Это IHES — Институт высших научных исследований. — E.G.A.]Находясь уже в Париже, мы решили вместе с Яблонским посетить этот центр и действительно побывали там. Мочан любезно прислал за нами институтскую машину. Её водителем оказался русский эмигрант, бывший офицер. Он нам много рассказал о центре Мочана. Он с обидой говорил о недемократичности этого центра. Так называемые профессора, как он сказал, как постоянные, так и временно пребывающие в центре, совершенно не хотят общаться с обслуживающим персоналом, которого они просто не замечают, хотя и сидят в столовой в одном помещении с ним. Во время завтрака Мочан рассказал нам, что несколько лет тому назад у него были с визитом Петровский и Лефшец и завтракали на том же месте, где завтракали мы с ним.

Вернувшись из Ниццы в Москву, я из разговоров узнал, что многие советские участники конгресса положительно оценили мой доклад и, в частности, знание языка, которое их даже удивило. Не напрасно я мучился в Стэнфорде с моими английскими лекциями. Ещё в начале 30-х годов, когда я учил английский язык для несостоявшейся поездки в США, моё знание английского языка было тогда активным, т.е. я говорил лучше, чем понимал. Ясно почему. Ведь когда я говорю, я выбираю слова сам, а когда слушаю, я вынужден понимать те, которые мне говорят. То, что я мог теперь читать лекции по-английски, открывало передо мной новые возможности, увлекало меня. На заседаниях Исполкома, куда я ездил в течение восьми лет после конгресса в Ницце, я тоже всегда говорил по-английски. Переводчик мне нужен был для того, чтобы понять, что говорят другие. В качестве такого переводчика я попросил ездить со мной Алексея Борисовича Жижченко, учёного секретаря Отделения математики АН СССР и Национального комитета советских математиков. Причём А. Б. Жижченко был не только переводчиком, но и моим советчиком. Так что работу в Исполкоме мы фактически вели вместе.

Моя мать умерла на 93 году жизни, но до 90-летнего возраста она оставалась практически здоровым и физически сильным человеком. В 84 года она перенесла острый приступ аппендицита с очень высокой температурой. Благодаря хорошему здоровью и сильному сердцу она всё это выдержала и выздоровела. Уже после этого она по своей комнате передвигала с места на место тяжёлую мебель без всякой помощи, которую не признавала, вешала новые шторы, для чего нужно было залазить либо на лестницу, либо на стол, а на него ставить табуретку, чтобы достать высоко расположенные крепления для штор.

На 92-м году здоровье её стало существенно ухудшаться. Она падала без видимых причин. Стала говорить о себе, что «сходит на нет». В конце 70-го года она упала в квартире, сильно ушиблась и впала в бессознательное состояние. Было ли это результатом ушиба головы или естественным ходом болезни, я сказать не могу. Мы сразу же вызвали скорую помощь. Врач нашёл, что её нужно положить в больницу, но она решительно протестовала. Врач сказал, что хотя больница необходима, класть насильно пациентов в больницу нельзя. После этого падения сознание её временами сильно мутилось.

Она стала плохо осознавать, что происходит вокруг. В первую же ночь мать не то слезла сама, не то упала с постели, и Александра Игнатьевна обнаружила её лежащей на полу. Она одна, не разбудив меня, положила мать обратно в постель, хотя это было почти непосильным делом для неё из-за болезни сердца и общей слабости. На другой день у нас снова был врач, и признал, что мать необходимо положить в больницу, несмотря на её протесты. С этого момента и до самой её смерти 10 июля 1971 года я регулярно посещал её в больнице. Сознание её сильно померкло, и многое в нём перепуталось. В день посещения она всегда радовалась, часто я ей приносил съесть что-нибудь вкусное, что доставляло ей большое удовольствие.