Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Мне хорошо, что мы всегда вдвоем.
Аесли иногда обоим плохо, –
Разлуки больше нет. Не надо вздоха,
Ислез не надо: мы живем, живем!
Ястала жить двадцать второго мая,
На лестнице крыльца, ведущей в дом,
Ив этом доме, в тот же час родном,
Как будто всё поняв и принимая,
Окно зажглось счастливою звездой
Лиловый ирис ждал меня у входа
Асвечи плыли в дрожи золотой,
Едва ли не тринадцатого года
ВРоссии, в старом корпусе Морском
На празднике… От голубой гостиной
Алмазной цепью, как полвека длинной
Летели фонари над черным льдом…
Алмазной цепью, – но она иная, –
Наш первый час, двадцать второго мая,
Горел всю ночь. И мы остались в нем.

Светлана – собирательница света,
Весенних ливней, синих васильков.
Ей в богадельне нежных стариков
Такой приятной стала муза Фета!
Луна, рояль и слезы до зари…
Ая не понимаю, хоть умри,
Нескромных слез (мужских!), когда рыдали
Атласом отливавшие рояли,
Стоявшие в гостиных без огней.
О, если Фет так странно дорог ей,
Люблю ее за то, что любит Фета.
Она сама во много раз сильней,
Живая жизнь нам в ней дала поэта:
Ее снегирь, пьянея от игры,
На ветках строк рябины обрывает,
Когда кусты пылают, как костры,
Иу ее стиха судьба другая:
Не плакать до зари, изнемогая,
Аиз пылинок создавать миры.

Все будет очень хорошо,
Осуществится очень скоро.
Мы в доме заживем большом,
С окном на Ленинские горы…
Ты мне не веришь?.. Подожди,
Найдется дом в Замоскворечье.
Там столько дружбы впереди,
Такие радостные встречи,
Так широка Москва-река…
Не плачь отчаянно и жарко:
В Москве мы заведем щенка,
И будет у тебя овчарка…
Но, если ты не веришь мне,
Усни! Послушайся совета:
Перелети туда во сне
И поживи там… до рассвета!

У вокзала собака лает
На цепи круглый год.
Поезда в туман пролетают,
И туман плывет.

Собака считать устала
Свои проклятые дни:
Топот, грохот, свистки, сигналы
Голоса и огни… огни…

Для чего ей стеречь до гроба
Чужой капусты кочны?
А хозяин с хозяйкой, оба,
С утра до ночи пьяны.

Надо вытянуться до боли,
Чтоб увидеть, через забор,
Волнующееся поле,
Желанный синий простор.

Дождя осеннего запах
К ней ветер, шурша, принес.
Цепь ржавеет. На грязных лапах
Капли собачьих слез.

Не может быть! Я больше не ждала,
Всё реже в окна грустные смотрела.
Примерзшая к земле ночная мгла
Березам изведенным надоела,
И тысячами тощих черных рук
Они тянулись к безотрадным тучам.
Я вместе с ними думала: а вдруг
Мы только дождь, свинцовый дождь получим?
Но что-то прошуршало о стекло,
И потолок затеплился светло,
Когда я подойти к окну решилась.
И крикнула сама себе: «Он здесь!»
Деревья побелели. Город весь
Затрепетал, поплыл, и закружилась
Тишайшая, густая пелена.
Снег, снег идет! Ныряя влево, вправо,
Снежинка заплясала у окна
Совсем отдельно. Ветер дал ей право
Из белой стаи выпорхнуть вперед
И первой умереть…
А снег идет…

Ударил тяжкий молот в феврале
И зеркало разбил в одно мгновенье.
Рассыпались осколки по земле,
В сумбурном, ослепительном круженье.

И я, под градом битого стекла,
Под ливнем стрел колючих каменею,
Когда-то я всю жизнь мою сплела
В великолепном зеркале с твоею.

Осколок поднимаю… Ранит, жжет,
Но и укол стекла бывает сладок.
В блестящих гранях прошлое живет,
Отсвечивая тысячами радуг.

В другом осколке – год, и снова год.
О светляки годов, бегущих мимо!
Они горят и мечутся вразброд,
Непостижимо и неповторимо.

Стеклянная вонзается игла
В мою ладонь. Не льдинка ли? Не знаю…
Но если льдинка, то она светла,
Пробившись в ночь из неоглядной дали.

Сегодня?.. Или нет, – давным-давно?
Я стекла подбираю осторожно,
Одно к другому… Только всё равно,
Ведь зеркало составить невозможно.

Черепичная крыша, и над нею звезда.
Никогда не увижу. Никогда, никогда.
В небе не было звезд. Все они, без следа,
Разбежались давно, неизвестно куда.
Оставалась одна. Для тебя, для меня.
Не хотела гасить голубого огня.
Над тобой, надо мной, над горбатой трубой,
Загорался зрачок – светлячок голубой,
И пора ему скрыться. Погаснет, – и нет
Десяти невозвратных, оборванных лет.
Черным дымом во тьму покатилась звезда.
Черный дым я возьму. Навсегда, навсегда.

Я в одиночество вошла,
В глубокий омут.
Какая тишь, какая мгла
В пустыне комнат!
Вся мебель ссохлась от тоски
И стала старой, –
Нагроможденные пески
Среди Сахары!
Заснуло кресло. Шкап заснул.
Кровать не дышит.
На улице и шум, и гул, –
Песок не слышит.
И я не слышу… Знаю лишь,
Что там – живые…
Душа, душа! Ты тоже спишь,
Как в летаргии.

Мне не страшно по снегу идти,
Безразлично, к каким пределам.
Пропали земные пути
В бессолнечном свете белом.

Тишина, тишина навек.
Я вошла в глубокую зиму.
Но идет впереди Человек,
И не странно, что он – незримый.

Не глазами вижу, – душой,
Ощущаю душой, не телом, –
Мягкий след от ноги большой
На снегу отпечатался белом.

Ступает моя нога
Доверчиво в след готовый.
Его заметут снега,
И тогда появится новый.

Я иду теперь наизусть,
Только ноги переставляю.
Не завязну, не провалюсь,
А куда Он ведет – не знаю.

У забора
Скоро, споро
Сплетничают спицы.
В черной дырке, в черной арке
Шепчут парки,
Кружевницы.
Спица вниз.
Спица вбок, –
Бабка Пик,
Бабка Хок.
Острый поворот —
Третья – бабка Тод [6] Тод – по-немецки смерть. (Примеч. автора.) .
Это было на бумаге,
В старой книге, в старой Праге, –
Не былина, не поэма,
Это – книга про Голема.
Спица вниз,
Спица вбок,
Бабка Пик,
Бабка Хок,
Острый поворот —
Имя третьей – Тод.
Спицы в быстром пересвисте
Бьются.
Старые бессмысленно смеются:
Над рожденьем, над убийством,
Над архангелом, над грязью,
Будто всё везде равно, –
Верх и дно!
Заплетают вязью,
Мир вплетают в нити,
Божий, чертов, наш, –
В кружевную блажь.
Спица вниз,
Спица вбок…
Бабка Пик,
Бабка Хок…
Острый поворот –
Имя третьей – Тод.
В быстром пересвисте
Суетливых спиц
На земле лежит трилистник, –
Тень от черных кружевниц.