Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб

Мы стали брать Джека с собой на аэродром. Он первый выскакивал из машины и вместе с Зорькой носился вокруг самолетов. Пес был сообразительный, аккуратно брал свою порцию, съедал ее в сторонке, быстро научился служить. Забавная была парочка — Зорька и Джек! Неуклюжий медвежонок и юркий песик спешат по аэродрому в столовую. Зорька сопит, переваливается, а Джек семенит, хвост у него кренделем. Джек подскочит, шаловливо куснет за ухо медвежонка, тот замахнется лапой, и начинается борьба. Потом, видимо, спохватятся и мчатся наперегонки в столовую.

Хозяйка, старая и болезненная женщина, исстрадавшаяся за время немецкой оккупации, рассказывала, что, когда здесь были немцы, фашистский офицер раз чуть не убил собаку: он изо всех сил ударил Джека сапогом. Долго Джек пролежал на месте, а потом исчез. Явился худой, отощавший, когда немцы уже были изгнаны из этих мест.

…Прошло еще несколько дней. Бои шли на ближайших подступах к Риге. Задание командования выполнено, получаю приказ вернуться с группой в свою часть.

Чуть свет мы были уже на аэродроме. Собираясь в обратный путь, прихватили с собой и Джека — хозяйка нам его подарила. Мы погрузили все свое «хозяйство» в «Ли-2», тепло попрощались с летчиками и полетели «домой».

Наша часть находилась на старом месте. По-прежнему было затишье. Нас ждали с нетерпением. Весь полк, выстроившись на аэродроме, встречал мою группу.

Я поздоровался с летчиками и кратко отрапортовал командиру о результатах командировки.

Чупиков похвалил нашу группу и, крепко пожимая мне руку, сказал:

— О тактике и методах боя с немецкими «охотниками» доложите завтра на конференции.

Там, где приземлился «Ли-2», собралась целая толпа. Джек виновато вилял хвостом: у него в воздухе был приступ «морской болезни». Зорька же была в неистовом восторге: она узнала «дом» и бросалась от одного летчика к. другому. Кто-то притащил Кнопку. И когда медвежонок по обыкновению схватил ее и она завизжала, Джек в два прыжка очутился около Зорьки. Он стал, рыча, теребить медвежонка за ухо. Зорька рявкнула и выпустила Кнопку, но на Джека не напала: они мирно уселись рядом.

Радостно встретил меня Хайт. Он притащил целую пачку писем.

Сначала я прочел письмо отца. Меня потрясло его сообщение: старший брат Яков погиб в 1942 году в боях под Сталинградом. Отец писал также о том, что вернулось несколько человек, угнанных немцами в рабство вместе с моим братом Григорием. Они рассказывали, что Григорий попал в группу советских людей, отправленных фашистами в концлагерь под Люблином, очевидно в Майданек. Этим все было сказано. Они говорили, что Григорий был настолько слаб, так исхудал от всех истязаний и мук, что, вероятно, и не доехал до Майданека.

О Якове и Григории отец сообщал кратко и скупо. Видно, ему было тяжело писать. Каждый поймет, что я пережил, узнав о гибели братьев, особенно о том, как погиб Григорий.

Отец заканчивал письмо так: «Из-за тебя, сынок, и меня уважают. Но, делая свое дело, помни, что не для себя лично ты воюешь, не для своей славы, а ради всего нашего советского отечества».

Пришло письмо и от старых однополчан. Василий Мухин, как всегда тепло, писал, что товарищи меня вспоминают, что воюют они неплохо, особенно отличается Евстигнеев. Наспех, перед боевым вылетом, Василий сделал приписку: «Очень горюю, что не могу перевестись к тебе. Без тебя мне скучно и на земле и в воздухе. Где бы нам назначить друг другу встречу — в Ображеевке, Гомеле или Берлине?»

Не забывал меня и старый колхозник Конев: приглашал в гости, сообщал о том, как работает для фронта колхоз.

Весь вечер летчики моей группы делились с товарищами впечатлениями о боях на 3-м Прибалтийском фронте. Хайт не отходил от нас и слушал с горящими глазами мои рассказы о боях на подступах к Риге.

На следующий день в полку проводился разбор полетов моей группы. Наши доклады на конференции подробно обсуждались.

14 октября 1944 года мы узнали, что накануне советские войска освободили Ригу. Радостно возбужденный, прибежал ко мне поделиться новостью Давид. Приятно сознавать, что и наша группа летчиков участвовала в освобождении столицы Советской Латвии.

Фашистские войска полностью изгнаны за пределы нашей Родины. На освобожденной советской земле уже начались восстановительные работы.

Парторганизация и командование нашей части устраивают торжественный вечер, посвященный этому историческому событию. С докладом о разгроме немецких армий выступает майор Асеев. После него речи держат летчики. Каждому хочется сказать свое слово, и летчики говорят задушевно, с подъемом. Их выступления звучат клятвой: до конца разгромить врага!

Мы посвятили Родине не только «души высокие порывы» — мы посвятили ей всю свою жизнь, все свое умение. И во славу Отчизны летчики готовы на любые испытания и жертвы.

На нашем маленьком участке грандиозной битвы мы будем неуклонно выполнять гениальный стратегический план, который разработал великий полководец Сталин, — план уничтожения гитлеровцев на их территории.

…18 октября 1944 года Москва салютовала войскам 4-го Украинского фронта, преодолевшим Карпатский хребет и освободившим Закарпатскую Украину. Наши войска пришли на помощь народной освободительной армии Югославии и 20 октября освободили Белград. Через три дня, 23 октября, войска 3-го Белорусского фронта, перейдя в наступление, прорвали долговременную оборону немцев на границе Восточной Пруссии и вступили на территорию Германии.

В последних числах октября я получил письмо от Мухина. Он сообщал, что, выполняя боевое задание, погиб заместитель командира части, бывший комэск Семенов.

Мухин писал, что теперь заместителем Ольховского стал Кирилл Евстигнеев, а Паша Брызгалов — командиром эскадрильи. Я подумал о том, с каким чувством Кирилл принимал назначение, как твердо и безукоризненно будет он выполнять свои новые обязанности.

Я сидел один в землянке. Перед глазами стоял Семенов.

Да, на фронте все случается! Такой опытный, бесстрашный и хладнокровный летчик, воевавший с первого дня войны, и погиб! Мне трудно свыкнуться с мыслью, что Семенова больше нет в живых. Многим я был обязан своему учителю и другу.

Шум заведенного мотора вывел меня из оцепенения. Истекали последние минуты отдыха перед дежурством на рации. Я вышел на аэродром, чтобы поделиться с друзьями горем.

В этот день пришло извещение, что родители Хаита уничтожены фашистами в гетто.

Мы долго не решались сообщить Давиду об этом, зная, как трудно будет ему пережить утрату. И действительно, когда Хайт узнал о случившемся, его нельзя было утешить, и мы старались не оставлять его одного.