Станислав Горский - Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши

Так где же его срезали и зачем? Сучья вперемешку с соломой. Тогда я взял бинокль и стал тщательно просматривать каждый метр земли. Вчера этого не было, это точно. Я хорошо помнил, как я вел огонь по полотну дороги и сарай был целый. Нет, тут что-то не так. И вдруг за сучьями я увидел, как промелькнула каска, за ней вторая. Значит, там окоп, но что в нем?

Теперь я уже отчетливо видел, что из-за кустарника, наваленного кучей, торчало бревно. Нет, это не бревно, это ствол орудия. Понятно. Значит, противотанковое орудие. А может быть, закопанный танк? Я подумал, что нужно поделиться с другими экипажами, это будет нелишне.

Иван тоже успел рассмотреть хитро замаскированный окоп. Сомнения все отпали – там противотанковое орудие. Теперь нам надо накрыть его своим огнем. Дал указание продолжить изучение местности, может, еще что-нибудь новое попадется. Было 8 марта, день, который я запомнил на всю жизнь.

Слушая радио, я мельком пробежался по диапазону радиостанции и услышал, как Москва поздравляла женщин в тылу и на фронте с праздником и рассказывала о героическом труде наших женщин. О, как они сражались, мы и сами это видели и знали. Я всякий раз с восхищением смотрел на хрупкие их фигуры и думал, как только они могут выносить все то, что ежедневно выпадает на нашу фронтовую судьбу. Уже сам факт того, что они делили все неудобства нашей походной жизни с нами, мужчинами, а порой брали на свои плечи и сверх того, что может вынести женщина и что ей положено по службе, – это было героизмом и подвигом, заслуживающим самой высокой похвалы.

За пять минут до начала артналета я переключил рацию на прием на установленную волну. В семь утра артиллеристы откроют огонь по фольварку и по отмеченным нами огневым точкам. Протяженность артналета – 15 минут. Потом – наш черед. Больше десятка бойцов подошли к самоходке. Младший сержант доложил, что они должны действовать с самоходчиками вместе. Значит, нам будет значительно легче.

Сидим в машине на своих местах, все подготовлено для того, чтобы успевать заряжать пушку. Конечно, без командира будет плохо. Теперь надо выполнять всю работу, которая была на плечах Серафима Яковлевича, а ее много. В бою надо все держать в руках, руководить действиями членов экипажа, постоянно держать связь по радио с командиром батареи и пехотным командиром. Сидоренко успевал еще и вести огонь из пулемета. Все это делалось как-то само собой. Все это я ощутил сразу же, как только не стало командира.

Думая о предстоящих наших действиях, я не заметил, как к заднему броневому листу кто-то подошел, как мешок, перевалился через борт задней дверцы и ввалился в боевое отделение. Первое, что произнес этот грязный ком – а это было именно так, потому что вся его шинель была вымазана глиной, – было: «Наконец-то».

Приглядевшись, я увидел нашего санитара, который отвозил Серафима Яковлевича в медсанбат.

«Что случилось?» – спросил я его. «Ничего не случилось, просто командир прислал меня к вам заряжающим, так что прошу принять меня как родного». – «А ты заряжать-то умеешь?» – спросил его Иван. «Научите, я понятливый».

«Что ж, – подумал я, – дело нехитрое – научим».

В это время заговорила наша полковая артиллерия. Шурша над головами, снаряды летели в сторону фольварка. Было хорошо видно разрывы. Они ложились близко друг от друга сплошной стеной, как раз по той полосе, где у немцев были сосредоточены огневые точки. Такая «симфония» радовала и придавала нам больше уверенности в том, что немцы не смогут устоять перед нашим натиском. Верилось, что атака будет успешной. Эти последние минуты тянулись так долго, что это мучительное ожидание переходило в нетерпение.

Наконец, я услышал в шлемофон условный сигнал атаки: «Клены-777». Это означало, что настало время двигаться вперед.

В триплекс я видел, что наши снаряды изрядно перепахали окраину фольварка, но что уничтожено, а что осталось и может заговорить – это было еще под вопросом. То самое орудие, которое было замаскировано кустарником, было нетрудной мишенью, и поэтому первая наша задача – уничтожить его. Иван сделал несколько выстрелов по этой огневой точке. Первый снаряд упал с недолетом метров десять, но зато второй накрыл, как говорят, в самое яблочко. Действительно, там оказалось орудие, которое молчало только потому, что немцы выжидали более нужного момента, но мы их опередили, не дали дождаться этого момента. Для этого орудия этого момента больше не наступит.

Меняя позиции скачками от одного укрытия к другому, сделали несколько удачных выстрелов.

Ребята из стрелковой роты, которые действовали вместе с нами, а точнее, мы их поддерживали, жались к самоходке и, ободренные нашим удачным огнем, рванулись вперед. Справа тоже дела шли успешно. До фольварка оставалось не более двухсот метров.

В этот момент сильный удар по броне остановил самоходку, и пламя из бензиновых баков охватило всю машину. Силой вспышки меня вышвырнуло на обочину дороги, рядом с которой тянулась небольшая канава.

Первое, что пришло в голову, когда я вскочил на ноги, – сознание, что я жив. Мысль работала молниеносно. Следующее, о чем я подумал: где остальные члены экипажа, что с ними?

Огляделся, никого не вижу. Уже ни о чем не думая, бросился к горящей машине и в это время увидел, как через задний бортовой лист переваливался объятый пламенем Николай Лукьянов. Не обращая внимания на страшный жар, исходящий от машины, поспешил ему на помощь. Подхватил его под руки и поволок прочь от усиливающегося пламени. Кто-то подбежал ко мне, пытаясь помочь, но я успел крикнуть: «Я сам!» Бросил мимолетный взгляд: это был Иван Староверов. На ходу он пытался сбить пламя, которое перекидывалось уже и на меня. На дне канавы было сыро, местами стояла вода. Затянул на воду, и тут мы продолжили тушение.

Теперь, когда минуло столько лет, вспоминая то памятное утро, я могу с уверенностью сказать, что тогда, бросившись на помощь Николаю, я и Иван руководствовались одним чувством – боязнью опоздать ему помочь. Ведь вот-вот начнут рваться снаряды, и тогда ничего нельзя было бы сделать, но мы успели.

Как только мы оказались на дне канавы, раздался первый взрыв. Пришлось лежать, плотно прижавшись к земле. Рядом с нами оказалось два бойца из стрелкового взвода. Когда самоходка вспыхнула, они бросились нам на помощь, но она уже не понадобилась. За время, которое нам пришлось лежать, потушили горевшую одежду и узнали, что заряжающего нашего тоже успели оттащить, раненного в плечо, к санитарной повозке, которая была за бугром. Как это произошло, ни я, ни Иван не видели, настолько мгновенно произошли события, сколько на нас свалилось несчастий!

Но этого могло не быть, прими Немчинов другое решение. Николай стонал и все время повторял, что ничего не видит. Лицо его вздулось и стало похоже на один волдырь. Еще бы! Ему пришлось пролезть на четвереньках через всю горящую машину. Как он только смог? Ведь из отделения управления до заднего броневого листа почти пять метров. Невероятно, но это так. Кроме того, он оказался ранен в обе руки и в ногу. Левая нога выше колена кровоточила. Такое состояние вызывало опасения за его жизнь.