Рейнхольд Эггерс - Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940-1945

Это была адская история — и я дал себе волю (не без некоторого восхищения самим собой, признаю) в своем донесении, вновь направленном прямо в Берлин. В Дрезден ушла только его копия. Но настоящий ад начался тогда, когда в ОКВ мне просто не поверили! Они решили, что эти двое покинули лагерь 5 апреля 1943 года, но после вернулись по собственному усмотрению. Они даже послали офицера сыскной полиции в замок на расследование.

Наш комендант счел это очень плохой идеей. «Это что, чертов отель, — бушевал он, — где люди входят и выходят, когда им вздумается? Не верю, чтобы хоть один военнопленный захотел бы сюда вернуться, выбравшись на свободу. Кроме того, ручаюсь, попасть сюда почти так же трудно, как и выбраться».

Детектив искренне согласился с истинными фактами, и первые письма этих двух офицеров домой только подтвердили нашу первую версию. Это были первые письма, которые они написали своим близким больше чем за год. В них говорилось, что невозможность общения с домом была самой худшей пыткой во всем приключении.

31 октября партия в очередной раз провела в городе демонстрацию. Во время прохождения парада через мост у окон западной стороны замка столпились пленные. По сигналу долина огласилась радушными восклицаниями, а духовые инструменты отозвались победным, приветственным аккордом. Шум донесся даже до дома крайслейтера. На этот раз его жена позвонила и пожаловалась. Мы расставили караул на террасе внизу и приказали отойти от окон или…

Пленные отошли.

Той же зимой наш лагерь посетили представители всевозможных высших инстанций. Одно время казалось довольно вероятным, что замок будет полностью покинут, как абсолютно неподходящее место для этого типа особого лагеря и особых заключенных. Но в конце концов мы все остались на своих местах. Комендант получил подтверждение своего права усилить дисциплину всеми возможными способами, а позже заручился личной рекомендацией в этой связи генерала фон Кейтеля.

К зиме 1943/44 года не только отношения между нами и заключенными стали напряженными, но и внутри самого немецкого личного состава лагеря существовало довольно много трений. Для начала, пища оставляла желать лучшего. Некоторые лишились своих домов и пожитков. Другие потеряли членов своих семей, погибших либо на фронте, либо при бомбежках.

Все это сказывалось на нервах личного состава замка Кольдиц. Но хуже всего было теперешнее полное отсутствие уверенности в наших политических и военных лидерах. Геббельс утверждал: «Мы должны победить, значит, мы победим». Не очень-то логичная аргументация.

Некоторые оставили лагерь по собственному желанию и получили назначение в иные места. Другие ворчали на, по их мнению, «лайковые» методы лагерных офицеров.

«Если что и нужно этому сброду, — однажды сказал один из офицеров, — так это картечи. Это покажет им, кто здесь главный».

В ноябре заместитель коменданта появился на построении — громкие возгласы приветствия. Он приказал провести второе построение час спустя — крики стали только громче. Он приказал третье и пригрозил четвертым, пятым и шестым… — еще громче. На третий раз Индюк попросился назначить его на другое дело.

В тот же самый месяц из рабочей группы бежали два британских ординарца — капрал Грин и рядовой Флит. Всю ночь они шли в Лейпциг и там сели на поезд в Коттбус. Бумаг они при себе не имели и в поезде были пойманы. Мы забрали их из Финстервальде.

На пятое Рождество войны в умах большинства людей царствовало убеждение, что конец войны — теперь дело времени. Исход сомнений не вызывал, и среди пленных лишь немногие рассчитывали провести следующее Рождество в плену.

Довольно симптоматичным явилось предложение британцев о перемирии с сочельника до 2 января 1944 года — первый раз, когда они выступили с подобным предложением. Мы, естественно, с облегчением согласились. Впрочем, на отдых времени у нас не осталось: у нас были и другие дела, особенно после воздушного налета на Лейпциг в сочельник. Но как же все это закончится? Для Германии катастрофа была неизбежна, а для меня это означало и катастрофу для Европы.

Уже через две недели сразу после окончания рождественского перемирия лейтенант Синклер убежал снова. Этот побег, как и многие другие, представлял собой нечто фантастическое.

Идея возникла из задержки при включении прожекторов вдоль стен половины замка, которую пленные заметили и просчитали. О нехватке электричества нам всегда приходилось помнить, а потому очень часто свет зажигался только после наступления полной темноты. Это означало, что часовой на нижней террасе с садом на западной стороне замка и часовой в пагоде на северо-западном углу довольно плохо видели внешнюю стену замка. Часовой в пагоде всегда оставлял свою вышку непосредственно перед включением прожекторов и патрулировал террасу с садом вместе со вторым часовым, пока его не сменяли. Оттуда ни один из них не просматривал верхнюю террасу двадцатью футами выше. Пленные просчитали, что до включения электричества несколько минут стояла почти кромешная тьма. За этот период теоретически можно было выбраться из верхних окон, предварительно пропилив решетки, спуститься вниз на террасу по веревке, а затем по той же веревке перебраться через балюстраду и спрыгнуть вниз на нижнюю террасу с садом примерно в сорок ярдов шириной и двадцатью футами ниже. Будет очень темно, прожектора еще не включат, а если выдастся темный или дождливый вечер, так успех окажется тем более вероятным. Вдоль внешнего края нижней террасы взад-вперед ходил часовой. А за ограждением из колючей проволоки позади него почва снова шла под резким уклоном вниз к задним дворам зданий в городе. Участок часового на нижней террасе находился прямо перед этим ограждением, что существенно сокращало мертвое пространство, скрытое от его зрения верхней террасой.

Было 19 января 1944 года — пасмурный, темный вечер с мелким дождем. Примерно в пять часов вечера на гауптвахте неожиданно зазвенел звонок с западной террасы. Один из наших унтер-офицеров вышел из задней двери гауптвахты, предположив, что какой-то офицер совершал свой дозор и хотел, чтобы его впустили с верхней террасы. Кнопка звонка располагалась не на самой задней двери гауптвахты, а на расстоянии двадцати ярдов, на балюстраде. Прожектора не работали. Пока еще не пришло время. Никого не увидев ни на террасе рядом со звонком, ни где-либо еще, унтер-офицер прошел немного дальше и вдруг увидел, как в одно из окон заключенных втащили веревку. Он бросился назад на гауптвахту и вызвал офицера службы охраны. Все мы немедленно кинулись в помещения пленных на второй этаж. Никакой веревки, разумеется, не было. Очевидно, ее спрятали несколькими минутами ранее. Включив прожектора, мы обыскали обе террасы и нашли следы а цветочных клумбах на нижней террасе и прорезанную проволоку во внешнем ограждении. Отсюда через край свисала самодельная веревка. Часовые поклялись, что ничего не слышали.