Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

На второй год моей работы в фирме по найму я подхватила грипп, который никак не проходил. Я упорно таскалась на работу, а мой босс, Джек Верной, очень порядочный, добрый человек, столь же упорно отправлял меня домой. В следующие несколько месяцев я выработала так называемое «правило ста градусов»: сидела за столом и работала, как могла, пока температура не поднималась до ста одного — тогда я сдавалась и уходила домой. Мой лечащий врач сначала заподозрил волчанку или рассеянный склероз. Об этом можно было догадаться по анализам, которые он заставлял меня делать, а потом и сам мне рассказал, когда диагноз не подтвердился. Анализы крови были совершенно запредельные: белые тела взлетали до облаков, красные опускались до сточной канавы и так далее. Что-то было явно не так, но врачи не могли понять, что именно. А я тем временем изнемогала, меня терзали лихорадка и бесконечный понос — я себя чувствовала так, будто по мне проехал автобус.

Начальник наконец вызвал меня и предложил взять большой, настоящий отпуск, чтобы подлечиться. Он заверил, что место останется за мной; в любом случае я принесу компании больше пользы, если как следует поправлю здоровье, вместо того чтобы перемогаться. Сказать невозможно, как повлиял этот разговор на мое душевное, а может, и физическое состояние. Я часто слышала, что больные, до того, как им поставят диагноз, переживают ужасный период: их считают симулянтами, психами или просто лентяями. У меня в конце концов обнаружили «новую», вернее, новооткрытую болезнь, которую сначала окрестили «вирус Эпстейна-Барра», а потом СХУ — «синдром хронической усталости»; в Англии она называется «миалгический энцефаломиелит». К прочему букету добавилась фибромиалгия: я не могла удержать в руках ничего, даже чашку чая. Какой-то ретровирус ввергал мою иммунную систему в состояние постоянной войны. Я сама атаковала собственные сочленения, словно это были подразделения врага; пыталась постоянной рвотой и поносом вывести из организма какие-то зловещие, призрачные яды. Все мое тело вступило в смертельную схватку с тенями, и это доводило меня до такого изнеможения, что я и квартала пройти не могла без посторонней помощи.

Я жила на третьем этаже и, помню, много раз сидела у подножия лестницы и плакала, потому что представления не имела, как мне подняться наверх. Где-то через год я уже почти не выходила из квартиры, а соседи, друзья и прихожане церкви приносили еду. Мне с трудом верится, что я так долго была инвалидом, практически прикованным к дому. Это кажется нереальным потому, что я слишком уставала, чтобы скучать. Я могла просто сидеть без движения — лишь бы не испытывать боли. Удивительно, но уныния не было: если и возникали какие-то чувства, кроме изнеможения, так это был страх. Я боялась, что скоро умру.

После полутора лет тяжелой болезни начали появляться дни или часы, когда немного солнечного света, немного энергии пробивалось сквозь мрак. И с руками, слава богу, не становилось хуже: такое увечье мне и в самом деле было тяжело вынести. Где-то через два года мне стало настолько лучше, что я начала немного скучать, и принялась поглощать фонды Бостонской публичной библиотеки, раздел за разделом. Какой-нибудь друг сопровождал меня туда в один из хороших дней, а потом тащил домой целый воз книг. Я провела несколько счастливых месяцев, изучая древний японский театр — его сценографию, танец и музыку — а потом, естественно, перешла к японской религии и обрядам, в особенности увлеклась ритуальным пением. Кроме того, ходила в расположенную за утлом церковь, где в воскресную литургию включался полный цикл кантат Баха; они, как во времена Баха, составляли неотъемлемую часть службы. Излишне говорить, что в церковь стекались толпы музыкантов, любителей музыки и прочей богемы, и внешний вид этой публики был далек от традиционного. Приходили, правда, и старые бостонские дамы в шляпках и белых перчатках. Церковь Эммануила привечает всех без исключения такими, какие они есть; вы можете и остаться таким, если захотите. Вас приглашают, в объявлении, набранном крупными буквами, прийти и послушать епископальную литургию — вы будете слушать ее так долго, как ваша совесть вам велит, в зависимости от того, насколько «продвинулись вы в вашем духовном странствии». Почти как в Вудстоке: здесь тоже привечают всех, и никто не должен быть на всех похож. Любители музыки — евреи, католики, буддисты и атеисты — сидят на одних скамьях со старыми бостонцами, приверженцами епископальной церкви.

Однажды мне позвонил представитель страховой компании, от которой я получала пенсию по инвалидности. Мне было предписано посетить врача, которого страховая компания нанимала и оплачивала. Каждый месяц я получала от штата и от этой компании весьма приличную сумму, а мой лечащий врач периодически посылал результаты анализов, которые подтверждали, черным по белому: со мной явно что-то не так, хотя номер ГД (группы диагноза) пока еще определить невозможно. Визит к врачу компании очень напоминал «сеанс» в кабинете Кит. Знаете, как это жутко, когда человек, который обследует тебя, раздетую, без конца сыплет прибаутками, а смысл их сводится к тому, что вся твоя болезнь — сплошное притворство, и пора бы уже в этом признаться? Бешенство, унижение, бессилие — вот немногие из слов, какие приходят на ум. Через две недели я получила уведомление о том, что выплаты по инвалидности будут прекращены. Мой настоящий доктор кипел от возмущения; он потрясал моими анализами и твердил, что действия того, другого врача граничат с профессиональной некомпетентностью.

Беда в том, что если вы действительно инвалид, вы не в той форме, чтобы подавать в суд и вести тяжбу. Страховые компании это понимают. Сейчас, задним числом, я укоряю себя за то, что не боролась, но только потому, что почти невозможно припомнить, или заново выстроить в уме ту безмерную усталость, которая тогда угнетала меня. Как говорит моя подруга Мэрилин, у которой волчанка, полимиозит, астма и прорва других болячек, ты не можешь вообразить себе, что значит быть усталым, пока не побываешь в нашей шкуре — когда мочишься в постель потому, что слишком устал, чтобы скатиться на пол, не то, что доковылять до ванной. У меня бывало много, много таких дней. Дней, когда мне было стыдно позвать кого-то на помощь, потому что я опять не совладала со своим кишечником или мочевым пузырем, а простыни так и не поменяла. Теперь я больше всего боялась не умереть, а очутиться в каком-нибудь государственном приюте, нищей и оставленной всеми.

Отец все эти годы допытывался, доверяю ли я врачам, к которым хожу. Может, кто-то в состоянии сделать для меня больше, чем эти гарвардцы в их гарвардских так называемых учебных клиниках? По его советам я обращалась к представителям альтернативной медицины: гомеопату, хиропрактику, иглоукалывателю — и проходила у каждого курс лечения. Это обошлось недешево.