Анна Берне - Брут. Убийца-идеалист

Достаточно перечитать переписку Цицерона периода гражданской войны, чтобы убедиться в этом. Совершенно не разбираясь в тонкостях военного искусства, Цицерон беспощадно критикует каждый шаг, предпринятый Помпеем. Эти письма дают ясное представление о том, в какой обстановке несчастному императору приходилось готовиться к войне с Цезарем. Не удивительно, что в конце концов он предпочел покинуть пределы Италии, лишь бы освободиться от безграмотного руководства штатских.

Цицерон в это время находился в Италии, страшно напуганный всем происходящим. Он до ужаса боялся слишком скомпрометировать себя союзом с Помпеем и больше вредил ему, чем помогал. Он даже согласился на тайную встречу с Цезарем, однако Гай Юлий отказался предоставить ему высокие посты, на которые он рассчитывал. Честолюбивый консуляр снова примкнул к Великому, которого сопровождал в Греции. Все это не мешало ему беспрестанно критиковать все, что делалось в лагере Помпея. Когда кто-то упрекнул его в том, что он присоединился к Помпею слишком поздно, Цицерон как ни в чем не бывало ответил: «Как же ты, дорогой мой, говоришь, что я приехал слишком поздно? Посмотри сам, здесь еще ничего не готово!» (Изложение событий противоречит фактам, известным из переписки Цицерона. — Прим. науч. ред.)

Историки теряются в догадках, стремясь разобраться в мотивах поведения Брута летом 48 г., особенно во время и после битвы при Фарсале. Однако никто пока не пытался связать его переход к Цезарю с вдовством Порции. Мы же убеждены, что желание жениться на горячо любимой кузине наверняка сыграло свою роль в его решении.

Известен случай, когда в великую республиканскую эпоху молодой магистрат понес суровое наказание за то, что встал перед своим старым отцом, забыв, что, сидя в этом кресле, олицетворяет Рим, а потому не должен выказывать почтения ни перед кем.

Ни один античный историк ни словом не упоминает о том, как вел себя Брут во время битв при Диррахии и Фарсале. В конце XIX в. Гастон Буассье пришел к выводу, что Брут, очевидно, «действовал, как подобает благородному человеку». Мы думаем, что это соответствует действительности. Если бы это было не так, легко вообразить, какой вой подняла бы антиреспубликанская пропаганда, узнав о позорном бегстве с поля боя вражеского полководца. Кроме того, отвага, проявленная Брутом в двух сражениях при Филиппах, семь лет спустя, ни в коем случае не позволяет считать его трусом.

По сведениям из разных источников, это произошло либо в конце июня, либо в начале июля. Согласно одним источникам, Цезарь с самого начала не терял инициативы и, к великому изумлению Помпея, неожиданно снял осаду. Согласно другим, Помпей воспользовался замешательством в стане противника, прорвал кольцо блокады и увел свои войска из Диррахия. Как бы там ни было, театр военных действий переместился в Фессалию.

Отдавая такой приказ, Цезарь руководствовался еще одним, более жестоким мотивом. С умерших патрициев в Риме всегда снимали посмертную маску, которую родственники обязательно доставали во время важных семейных торжеств. Очевидно, что с изуродованного лица такую маску снять нельзя. Лишая свои жертвы этой чести, Цезарь как бы разрывал их связи с родом и семейным культом. Именно по этой причине каждый высокорожденный римлянин в минуту опасности старался в первую очередь спрятать лицо — так же в свое время поступит и сам Цезарь.

Это не помешало Плутарху утверждать, что именно Брут сообщил Цезарю о намерении Помпея укрыться в Египте. Но даже с учетом неослабевавшей ненависти Брута к Помпею это предположение выглядит абсурдно. Во-первых, сам Плутарх указывает, что разговор происходил без свидетелей. Откуда же в этом случае стало известно, о чем он шел? Во-вторых, удирая из Фарсала, Помпей и сам еще не знал, куда направит свои стопы. Совершенно убежденный в своем превосходстве, он, скорее всего, не готовил для себя никаких путей отступления. Но даже если он предусмотрел такую возможность, он не стал бы делиться своими соображениями с Брутом, который отнюдь не входил в число близких ему лиц. Наконец, окончательное решение плыть в Египет, обернувшееся катастрофой, было им принято буквально в последнюю минуту, когда из уважения к чувствам своей жены Помпеи отказался искать пристанища там, где только и мог надежно укрыться поверженный римский вождь, — в Парфянской империи.

Несколько месяцев спустя, после смерти Птолемея и победы Клеопатры, Цезарь казнил Потина, якобы в наказание за убийство Помпея. На самом деле он, скорее всего, выполнял желание Клеопатры, ненавидевшей бывшего царского сановника. Но политически Цезарь действовал безукоризненно. При всей личной выгоде, которую принесло ему убийство Помпея, как римлянин он не мог оставить безнаказанным преступление против другого римлянина, особенно такого высокопоставленного. Аналогичный мотив двигал Кассием и Брутом, которые в 43 г. нашли одного из соучастников убийства Помпея и приказали его повесить.

Осталось неустановленным, действительно ли первенец Клеопатры, которого она горделиво нарекла Птолемеем Цезарионом, был сыном Гая Юлия. Вопреки давлению Клеопатры Цезарь отказался признать ребенка своим незаконнорожденным сыном, опасаясь скандала, который разразился бы в Риме из-за его связи с восточной царицей. Тем не менее, когда годы спустя Октавий вошел победителем в Александрию, он первым делом поспешил разделаться с юным царевичем, возможно, его родственником, следовательно, прямым наследником Цезаря, тогда как сам он был ему лишь приемным сыном.

Цезарь сдержал слово и уже несколько месяцев спустя назначил Руфа проконсулом Ахай — спокойной и богатой провинции.

Эта мысль принадлежит блестящему историку Гастону Буасье, который очень не любит Цицерона и называет его «вероломным ловкачом». На наш взгляд, принять эту версию значило бы оказать Цицерону слишком много чести, а Брута считать наивнее и глупее, чем он был на самом деле. (Буассье никогда не высказывал такой мысли; он является горячим поклонником и апологетом Цицерона. — Прим. науч. ред.)

Утверждая, что Брут оставил по себе в Цизальпинской Галлии самые светлые воспоминания, Плутарх в качестве доказательства приводит следующий факт: по окончании срока его полномочий жители Медиолана воздвигли в его честь прекрасную статую с ярко выраженными чертами портретного сходства. Современных историков этот аргумент не убеждает: они иронически отмечают, что подобной чести удостаивался любой наместник, и зачастую случалось, что тот из них, кого народ ненавидел с особенной силой, получал больше всего изваяний. Допустим. Тем не менее пять лет спустя, когда Брут уже погиб, а его имя было запрещено упоминать в любом уголке империи, жители Медиолана не потрудились убрать с пьедестала его изваяние, хотя этого требовала простая осторожность. Они не сделали этого даже в ожидании приезда Августа, ненависть которого к Бруту ничуть не утихла с годами. Видимо, они действительно хранили верность памяти человека, которого считали своим другом и благодетелем.