Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

В земле мы оба,
Но до сих пор
Враги у гроба
Заводят спор.
Ответ во многом
Я дам не им,
А перед Богом
И перед ним.

В моих мечтах не поздним старцем
Ты грустно смотришь на зарю,
А скачешь юным ординарцем
К великолепному Царю.

Как часто всадник вдохновенный
Припоминал на склоне лет
Тот миг, когда в игре военной
Монарху предстоял поэт.

В степи сошлись владыки мира.
И вот без чинов и литавр
С державой сочеталась лира
И с нежной розой строгий лавр.

Останься навсегда в моем альбоме.
В моем альбоме тихо, как в старом доме.

Смотри: другие группы и портреты
Тебя следят ревниво, ищут – где ты.

Но я с собой тебя поставлю рядом,
И будет с грудью грудь и взгляд со взглядом.

Упала крышка на моем альбоме.
Темно в моем альбоме, как в вечном доме.

Носильщик чемоданы внес.
Второй звонок; окно вагона.
В окне дымится паровоз.
Вдоль ожидающих колес
Стук молотка; кричит ворона.

Бывало, этой красотой
Не мог я вволю надышаться
И говорил мгновенью – стой!
А вот теперь совсем пустой,
И всё равно, куда ни мчаться.

По неотесанным громадам
Брожу я с тяжким топором
И меряю последним взглядом
Их нисхожденье и подъем.

Стою на каменистом кряже.
Отсюда начинал я путь.
Уж я не тот, но мука та же
Томит и надрывает грудь.

А сзади занавес железный
С прощальным хохотом упал.
Топор мой покатился в бездны.
Похорони меня, провал!

Будто у Купера или Жюль Верна
Вижу себя я в пустыне горячей.
Пальмы, кустарники, коршун и серна.
Кто-то под белой палаткою плачет.

С красным туземцем я в прятки играю,
Бегаю с ним у неведомых мест.
Оба кричим и смеёмся, но знаю:
Скоро меня он заколет и съест.

Долго ль носиться по солнечным долам?
Вот уж копьё пронизало мне спину,
Чёрный котёл над костром опрокинут,
Коршун кричит в нетерпенье весёлом.

Видел я во сне
Сумрачный вокзал.
В розовом огне
И буфет и зал.

Пусто всё вокруг,
Мы с тобой одни.
Воротились вдруг
Молодые дни.

На груди цветы,
На столе вино.
Отвернулась ты
И глядишь в окно.

С грохотом в окне
Катится гора.
Говоришь ты мне:
«Подали. Пора».

В ресницах солнце забродило,
И создает из пустоты
Зрачков таинственная сила
Павлиньи краски и цветы.

Гляжу, прищурясь: их разливы
Лазурью радужно горят,
Они мои и мною живы,
Другие их не повторят.

Так я творю в цветах и птицах
Весну неповторимых дней,
Так бродит в божеских ресницах
Стоцветный луч души моей.

Какая в сердце радость,
Когда восходит май
И пенит жизни сладость
Неисчерпаемой!

Щебечущего мая
Живые голоса
Крылатый звон качают,
Несут его в леса.

Я забываю горе,
Когда плывет ко мне
Зари багровой море,
Когда закат в огне.

Ещё в небесном царстве рано,
Не пел петух у входа в рай.
Едва выходит из тумана
Христовой ризы алый край.

У розовеющего луга
Очнувшись, души молча ждут.
Супруга узнаёт супруга,
И дети хоровод ведут.

Зарёю счастия объяты,
Предсмертный забывая страх,
Глядят туда, где встал Крылатый
С пылающим мечом в руках.

Испортил ты себе загробную карьеру,
Пронзивши пулею свой женственный висок.
И бедная душа, утратившая веру,
Найдет в родном краю лишь камни да песок.

Просторы серые пустыни бесконечной,
Неумолимые, застывшие в тоске,
Откроют пред тобой весь ужас жизни вечной,
И не утихнет боль в простреленном виске.

Оклеена бумагой голубою,
Вот комната! фарфоровые луны,
Прозрачные, дрожат над пустотою.
Закрой таза: от них лучи как струны.

Струится музыка игрой воздушной.
Хочу спросить: кто создал музыканта?
– Молчи, не смей! – кричит старик тщедушный
И в пыльном зеркале я вижу Канта.

Того, кто, обезумевши от слёз,
Удар смертельный над собой занёс,
Мой голос беспощадный успокоит:
Ни счастию не веря, ни любви,
Я говорю несчастному: живи,
Живи лишь потому, что жить не стоит.

Кобчик трепещет над синим оврагом.
На гору всадник взбирается шагом.

Белая хата, из камня ограда.
С гор зашумело веселое стадо.

Всадник склоненную видит головку
Тихо с плеча он снимает винтовку.

Выстрел и облако белого дыма.
Кобчик не небе стоит недвижимо.

В тебе слились два лика. Первый лик –
Дней пушкинских. Аи, чубук и тахта,
Гвардейский строй, дуэли, гауптвахта
И Германна полубезумный вскрик.

Второй твой лик: в нем оживает шляхта,
Разгул войны, мазурок переклик,
Охота, сейм. И всё сгорает в миг,
Встречая взор самоубийцы Крафта.

Ночь белая болезненно бледна.
Вот юный Достоевский у окна,
Пред ним в слезах Некрасов, Григорович.

Всё это пролетает надо мной
В часы, когда беседую с тобой,
Когда со мной сидишь ты, Комарович.

Шлемы, щиты, алебарды,
Острые крестики пик.
В струны ударили барды.
Весел державный старик.

Красные, черные крестики.
В утреннем небе светло.
Плачет валет о невесте,
Облокотись на седло.

В окна несется упрямо
Рев исступленного рога.
Скорбная молится дама,
Стынут пажи у порога.

Рыцари едут попарно.
Вот загремели мосты.
Хлынул поток лучезарный
На золотые кресты.