Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Веснушки легкие медово-золотисты,
Как нежно льнут они к прозрачности лица.
И все твои черты, как мрамор, чисты
И строги до конца.

Ты послушай-ка, дитя милое,
Мое дитятко сердечное,
Ты куда отправляешься,
В каку путь-дороженьку?
К обедне ль в церковь Божию,
К молебну ли заздравному?
Или на площадь, на ярмонку,
На веселое гуляньице
С дружками перелетными?
Дай взгляну на тебя, родимый мой,
Ах, я бедная мать, бессчастная,
Горе горькое, победное!
Нет, не этак снаряжаются
На гуляньице веселое.
Тело мертвое, лицо желтое,
Платье белое, мертвецкое!
Ты послушай, сынок ласковый,
Ты шепни мне слово тайное,
На кого ты кинул детушек,
Кто-то станет их кормить-поить?
Без тебя они будут вольные,
Неуемные, бесчинные,
Будут по миру ходить каликами,
Попрошайками подоконными.

Кружит и вьется тяжкий ворон
В вечерней мгле над грудой тел,
Сюда с Карпатских синих гор он
На пир богатый прилетел.

Меж трупов – ружья, каски, вещи,
Орудий брошенных воза,
Но долго выбирал, зловещий,
Кому бы выклевать глаза.

И наконец, шумя, спустился.
Там, где зиял сырой овраг,
С осколком бомбы в землю врылся
Полузасыпанный казак.

В крови намокшая рубаха
Вскрывала к черной ране путь,
И ворон жадный сел с размаха
Красавцу юному на грудь.

Но рано смертный приговор он
Принес герою. – «Хищник, прочь!»
И, засвистав крылами, ворон
Слетел, взвился и скрылся в ночь.

«Пора вставать. Спасибо, птица,
Что разбудила казака:
Еще крепка моя десница
И голова моя крепка».

Узнает скоро враг постылый,
Кому придется умирать,
Кого вещун ширококрылый
Слетит с Карпатских гор клевать.

Заливается машинка,
Трещит канарейка.
И над модною картинкой
Наклонилась швейка.

Всё сидишь, полна заботы.
Что же! Так и надо.
Утомить себя работой –
Лучшая награда.

Взор спокоен, волос гладок.
Дышит грудь любовно.
Оттого твой сон так сладок,
Так дыханье ровно.

Пусть истыканы иголкой
Маленькие руки,
Без работы мало толку
Умирать со скуки.

И над модною картинкой
Вновь склонилась швейка,
Заливается машинка,
Трещит канарейка.

Благословил меня суровый брат
На беззаветное страданье.
И в зимней тишине ударил я в набат,
Ночным встревоженный сияньем.

Один на вышке я, монах сторожевой,
Вдали твердынь полярных гребень.
И гулок колокол, и в голых долах вой,
И полыхает пламя в небе.

От моря льдистого до звезд встает пожар.
А там, за мной, никто не слышит,
Как замер жалобно последний мой удар,
Как колокол сорвался с крыши.

Высоко стыну я, а в яркой тишине
Кругом пустынно всё и голо,
И пламенеет ночь, и брат нейдет ко мне,
И гулкий колокол расколот.

Русалочьи глаза,
Косящие лукаво,
А на лице гроза,
И на губах отрава.

То девочка-змея,
То маленькая львица.
Моя и не моя,
Святая и блудница.

Как сладостен мне мед
Твоих волос душистых,
Как радостен полет
Твоих зрачков лучистых!

Весь мир в лице твоем.
Ты – ледяная рыбка,
Но солнечным огнем
Горит твоя улыбка.

От нежной шеи твоей
Свежестью веет речной,
Точно раскрылись над влагой ночной
Белые чаши подводных лилей.

Но медлит плавная зыбь
Мять водяные цветы!
Над камышами в тиши темноты
Вещая ждет, притаилася выпь.

Простонет голос ее,
Дрогнет полночная тишь.
Шумно раскроется синий камыш.
И заколышется сердце твое.

И к нежной шее твоей,
К белой прохладе речной
Я припаду, и в дремоте ночной
Сладко задвижутся чаши лилей.

Кинжал, мой друг нелицемерный,
Сопутник преданный и верный,
Коварной ржавчиной покрыт,
Ты был затуплен и избит.

Здесь, у живых ключей Кавказа,
Дурную силу злого глаза
Убил целебный кипяток,
Оледенил нарзанный ток.

И вот опять ты раззолочен,
И разукрашен, и отточен;
В резьбе эмалевой нежны
Атласно-белые ножны.

Сверкай, кинжал! Красуйся сталью,
Гордись атласом и эмалью,
Пока горячее твое
Не обагрилось лезвие!

Кто в поле воин, тот всегда один.
Ему борьбу внушает чувство долга.
Могучая тебя вскормила Волга
В глухую пору сумрачных годин.

Рассвет весенний разгорался долго,
Играя серебром твоих седин,
Но ты провидел в треске зимних льдин,
Что час придет и разольется Волга.

И веял стяг и спущен был челнок,
Когда внезапно потемнел Восток
И в тишине родился вечер хилый.

Чернела ночь. Грозя, глумился враг,
И ты не опустил свой верный стяг,
И он зареял над твоей могилой.

Велик и пышен твой костер:
Меха, щиты, одежды, брони.
Дружинник распахнул шатер.
Тревожно ржут и бьются кони.

Нас девять жен; в последний путь
Умчимся с мертвым мы, живые,
Когда ладьи крутую грудь
Залижут волны огневые.

Меж них твоя невеста, я –
Дитя задумчивой пустыни.
Мне погребальная ладья
Впервые будет ложем ныне.

Свистя, вздымается огонь,
Бушует пламенная вьюга!
Завыли жены, рухнул конь,
Но я с улыбкой жду супруга.

И под глухие вопли толп,
В неистовом победном вое,
Нас в черных клубах яркий столп
Уносит в небо заревое.

Синеет черный шлем твоих волос.
Он, на челе власть духа обнаружив,
Философу внушит немой вопрос
Истих поэту даст прозрачней кружев.

Расцветом уст, нежней и слаще роз,
Огнем очей сердца обезоружив,
Стремишься ты походкой диких коз,
Легка, как дева гор, как пел Бестужев.

Ах, отчего, когда томят мечты,
Вчасы тоски ко мне слетаешь ты,
Лазури запредельной отраженье?