Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Единая, как вечный солнца круг,
Восходишь ты над ложем тайных мук,
Астарта светлая, любви виденье.

Искрасна-серый туман
Над вечереющим морем,
Сердце кусает обман,
Сердце истерзано горем.

В бухте огни на мели,
Клубы безмолвного дыма.
Ах, неизбежность вдали,
Как это море, незрима!

Знаю я: волей небес
Завтра воскреснут пучины,
Зарослей девственный лес,
Рыбы, кораллы, дельфины.

Солнечный хлынет разлив
Над пламенеющим морем,
А я не буду счастлив
И не расстаться мне с горем.

Барон гулял по Невскому. Барон
Отменно выбрит и одет отлично.
От котелка до серых панталон
На нем изящно все и все прилично.
Зеленый галстух на воротнике,
Лимонная перчатка на руке
И набалдашник у тяжелой трости
Из благородной мамонтовой кости.

Закат бледнел. В оконных зеркалах
Пестрели сласти, зонтики, картинки,
И рдели меж колбас и черепах
С привозными черешнями корзинки.
Трамвая беспокойный звон и гул.
Еще один газетчик промелькнул,
Гостиный двор веревка оградила,
На думской башне десять раз пробило.

Вот на углу уютный Доминик.
Барон неслышно подошел к буфету,
Взял пирожок, поправил воротник
И развернул вечернюю газету.
А между тем бледнел и таял май.
На площади чугунный Николай
С конем своим, танцующим на месте,
Казалось, вырезан из черной жести.

И снова шел по Невскому барон.
Темнела Исаакия громада,
И медленно лилась со всех сторон
Прозрачная и нежная прохлада.
Над Петербургом замер вещий сон.
Который раз встает и снится он,
Который раз смущает он влюбленных
И сладко утешает обреченных.

И дрогнула усталая душа.
Как черный призрак в дымчатом эфире
Барон летал по улицам, спеша.
Вот на Галерной он в своей квартире.
Глядят шкафы заглавиями книг.
Он взял перо, задумался на миг,
Занес печать над маленьким пакетом
И посмотрел на ящик с пистолетом.

А завтра было то же все точь-в-точь:
Опять толпа и пыль на тротуарах,
Опять лилась и замирала ночь,
Опять шумели в кабаках и барах.
И на Галерной то же, что вчера,
Шкафы, портьеры, бронзовые бра,
И на пакете с вензелем корона,
И за столом на кресле труп барона.

Так Вышний повелел хозяин,
Чтоб были по своим грехам
Социалистом первым Каин
И первым демократам Хам.

Старший поднялся на лодке:
Сходни народом кипят,
Лица радушны и кротки,
Зол и нерадостен взгляд.

Средний, угрюмый, как филин,
Руки сложил на груди.
Берег велик и обилен,
Только порядка не жди.

Младший, на острое падок,
Молвил, прищурясь на свет:
«Вот и дадим им порядок
Сразу на тысячу лет».

Он гриву растрепал коню,
Он привязал его к плетню,
Поросшему травою.
Моталась черная метла
С собачьей головою.

Он дверь толкнул в убогий храм.
Над чашей поп склонялся там,
Лежал народ во прахе.
Вратами царскими в алтарь
Прошел самодержавный царь,
И все вскочили в страхе.

Он чашу взял из рук попа,
И вновь попадала толпа
В восторге онемелом.
Шатаясь, вышел царь Иван,
Святой Христовой кровью пьян
И сыт Христовым телом.

Бог всемогущий, продли мои силы,
Дай мне на звезды взглянуть без тревоги,
Дай отдохнуть на пути до могилы,
Остановиться на страшной дороге.

Вечная ночь надвигается плавно.
В круге полярном ушел далеко я.
Жизнь опозорена, гибель бесславна
Нет мне забвенья, нет мне покоя.

Душный туман заплели
Тяжелые косы русалок,
Стихли в суровой дали
Смутные говоры галок.

Вертится время назад,
Былями сделались сказки,
И на востоке горят
Дряхлого запада краски.

Сумрак обнес города
Вещим загадочным тыном.
Див с векового гнезда
Голосом кличет орлиным.

Вновь о родимой земле
Стонет-поет Ярославна,
Бьется на вражьем седле,
Плачется Игорь державный.

Бриллиантовой шпаги
Золотые ножны,
Ордена и бумаги
Мне теперь не нужны.

Лишь солдатские души
В беспечальном раю
Помнят оклик петуший
И улыбку мою.

Всё промчится беспечно
В мире лжи и греха,
Но останется вечно
Дерзкий крик петуха.

При какой усердной мине
Молодой канцелярист
Подносил Екатерине
Золотообрезный лист?

Как ложились в ровном строе
Под прелестною рукой
Есть высокий, рцы двойное,
Наш , похожий на покой ?

Где, пока на документах
Прижимали воск орлы,
Ждали старцы в синих лентах
Высочайшей похвалы?

Кем?.. А почерк величавый
Так же строен и высок.
И крупины яркой славы
Золотой хранит песок.

Утром кофий, департамент,
Деловой суровый мир.
Под пером скрипит пергамент.
Зеленеет вицмундир.

Бакенбарды и височки,
Уходя в воротники,
Ставят литеры и точки,
Ухмыляются в платки.

До обеда час прогулки.
В полусумраке зари
Потемнели переулки,
Замигали фонари.

Петербургские морозы,
Форнарина, Рафаэль!
Романтические грезы
И бобровая шинель.

В синей с гербами карете
Граф Бенкендорф проезжал.
Франтик в атласном жилете
На мостовую упал.

Неторопливый квартальный
Франту подняться помог.
Случай, конечно, печальный,
Долго ль остаться без ног.

Это уж кучер таковский.

– Ваша фамилия? Чин?
– Имя мне Гоголь-Яновский.
– Вы дворянин? – Дворянин.

– Вот ваш картузик, встряхнитесь
И отправляйтесь домой.
Только вперед берегитесь:
Кучер у графа лихой.

С рожденья предал
Меня Господь:
Души мне не дал,
А только плоть.
Певец влюбленный
Сошел ко мне
И, опаленный,
Упал в огне.