Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Узоры люстр, картины, зеркала
И томная, высокая Диана,
Пролог несочиненного романа
Эрот, смеясь, шептал нам из угла.

Расстались мы. Не знаю, чья стрела
Пчелой взвилась у девственного стана,
Пред кем на миг раскрывшаяся рана
Блаженством медоносным истекла…

Где ж эпилог романа? На портрете.
О, эти волосы и плечи эти,
Точеный профиль и змеиный взгляд!

В изгибах платья губы чуют снова
Томительно-душистый душный яд
И шепчут недосказанное слово.

Над кавказскими снегами
В час вечерней иглы
Величавыми кругами
Плавают орлы.
И, послушная приказу,
Подступает рать
К непокорному Кавказу —
Славу собирать.
Там среди блестящей свиты
Проскакал Шамиль.
Говорливые копыты
Подымают пыль.
В Пятигорске на бульваре
Вечер гонит всех,
Здесь в тени густой чинары
Музыка и смех.
Здесь, в остротах неусыпен,
Шумный круг друзей:
Глебов, Лермонтов, Столыпин,
Трубецкой, Манзей.
Все они в усах и баках,
В блеске эполет.
Франты штатские во фраках
Щурятся в лорнет.
Лишь один одет по-горски,
Как лихой черкес.
Он не ищет в Пятигорске
Общества повес.
Молодой майор Мартынов
Отличиться рад,
И недаром Вельяминов
Брал его в отряд.
По аулам, по завалам
Он помчится в бой,
Чтоб вернуться генералом
В ленте голубой.
Будет он воитель ярый,
Покоритель гор.
Замечтался под чинарой
Юноша-майор.
— Милый друг, постой немножко,
Подожди меня! —
Это Лермонтов-Маёшка
Прокричал с коня.
Но Мартынов сухо встретил
Дружеский привет,
Ничего он не ответил
Лермонтову, нет.
Заломил папаху с алым
Верхом и тесьмой,
Поиграл своим кинжалом
И пошел домой.

Твой взор – вечерняя истома.
Твой голос – нежная свирель.
Ты из семейного альбома
В прозрачных красках акварель.

На серо-матовой странице
Рисую тонкие черты:
Блестят плоды, сверкают птицы,
К озёрам клонятся цветы.

Зачем на светлой акварели
Нельзя мне вечно быть с тобой,
Хотя бы в виде той газели
Иль этой чайки голубой?

Дух на земле – что пленная орлица.
Из клетки к небесам не воспарить.
Смирись, поэт: искусству есть граница,
И не ему над временем царить.

Есть многое, о чем мечтать не надо,
Чего ни спеть, ни воссоздать нельзя,
Вот почему скудна твоя награда,
Вот почему узка твоя стезя.

Смешно тревожиться, что полночь наступила,
Когда вот-вот воспрянет новый день
И не поможет призрачная тень
Скрыть от него, что будет и что было.

Ведь наша жизнь не линия, а круг,
И содержания весьма простого.
Учение Коперника – паук,
И соловей – умнее Льва Толстого.

Назойливой гурьбой в уме теснятся предки.
Они, как маятник испорченных часов,
То медлят, то спешат; как птицы в клетке,
Перекликаются десятком голосов.

Тот философствует, тот глупости городит.
С утра и до утра, всю жизнь, из года в год
Рой неотвязчивый молву свою заводит,
Стыдит, советует, припоминает, лжет.

О, сердце, разгони крикливую ватагу,
Развей отпетых душ непогребенный сор,
Чтоб не смущал твою суровую отвагу
Их надоедливый, их беспокойный вздор.

Ты вязнешь в трясине, и страшно сознаться,
Что скоро тебя засосёт глубина.
На что опереться и как приподняться,
Когда под ногой ни опоры, ни дна?

Мелькают вдали чьи-то белые крылья:
Быть может, твой друг тебе руку подаст?
Напрасны мечты, безнадёжны усилья:
Друг первый изменит и первый предаст.

Крепись! Тебя враг благородный спасает.
С далёкого берега сильной рукой
Он верную петлю в болото бросает
И криками будит предсмертный покой.

Карликов бесстыжих злобная порода
Из ущелий адских вызывает сны.
В этих снах томится полночь без восхода,
Смерть без воскресенья, осень без весны.

Всё они сгноили, всё испепелили:
Творчество и юность, счастье и семью.
Дряхлая отчизна тянется к могиле,
И родного лика я не узнаю.

Но не торжествуйте, злые лилипуты,
Что любовь иссякла и что жизнь пуста:
Это набегают новые минуты,
Это проступает вечный день Христа.

Времени тайный размах никому не известен,
Но я не верю, что был он всегда одинаков.
Время коварно. Один только маятник честен,
Раб безусловный условно поставленных знаков.

Может быть, сутки то легче бегут, то тяжеле.
Ритма Земли не дано ни узнать нам, ни смерить.
Вместе ведь с ней мы летим к ослепительной цели.
Стрелкам часов поневоле приходится верить.

Видно, крылатый Сатурн, когда был помоложе,
Юную Землю проворнее мчал небесами.
Но и Сатурн утомился. Помилуй нас, Боже,
Если Земля остановится вместе с часами.

Они у короля в палатах,
Как два приятеля живут:
Рассудок, разжиревший шут
В мишурных блёстках и заплатах,
И Время, старый чародей:
Из рукавов одежды чёрной
Бросает он толпе придворной
Стада бумажных лебедей.

Но фокусник вполне приличен,
И шут в остротах ограничен:
Лишь только в зал войдёт король,
Божественный и светлый Разум,
Они, пред ним склоняясь разом,
Смешную забывают роль.

Плывут и тают грядки облаков.
Закат, дорога, и следы подков.
Далекий нежный звон монастыря,
Усталый сокол на руке Царя,
Опричников веселый разговор.
Довольно, время, кончим этот спор.
Твою однообразную канву
Я принимаю: я по ней живу.
Но для чего цветущей жизни вязь
Узором мертвых дней переплелась?

Июньский вечер; подо мной
Зарос орешником овраг.
Я останавливаю шаг.
Яснеет даль, слабеет зной.
Ручей бормочет. Глушь и дичь.
С обрыва видно далеко.
И вот уж кажется легко
Непостижимое постичь.