Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Мои мечты стремятся далеко,
Аноги всё несут меня на дачу.
Рокочет море, на душе легко,
Издесь я даром времени не трачу.
Явижу стол: тарелка глубоко
Чудесным супом налита. Я плачу,
Увидя хлеб, жаркое, молоко.
Кричит щегленок. Нет, не наудачу
Осветит солнце черных кос намет,
Взор ласковый и прошивной капот.
Скаким радушием я встречен ею.
Как сердцу мил супруг ее босой,
Амежду тем из-под косы густой
Янтарь, спускаясь, золотит ей шею.

Пусть наступают дни осенних хмар,
Нам нечего бояться лихорадки:
Вы распорядитесь поставить самовар,
А я надену шведские перчатки.

Она носила имя Нэти.
И, как образчик модных дам,
Слыла в большом московском свете
Очаровательной belle femme.
Изобразить же Нэти Вам
Я не берусь. Мне пробы эти
Не по плечу, но в кабинете
У Нэти есть ее портрет.
Фон Гюлих, молодой аскет,
Нарисовал на том портрете
Накидку пеструю ее
С таким искусством и так мило,
Что кисть его переломила
Перо убогое мое.
И кто не увлекался Нэти?
Член Думы, граф, жокеи, кадет.
Волошин, юноша-поэт,
Обнинский, что скончался в цвете
Безвременно угасших лет,
Художник, октябрист, атлет.
Кто на моторе, кто в карсте
Стремится к ней, чтоб в tete-а-tete'e
Хлебнуть шампанского из лилий.
Ах, отчего я не Вергилий?

Но из поклонников у ней
Всех интересней и умней
В нее влюбившийся безумно
Один московский адвокат.
Имел он приключений ряд,
Кутил талантливо и шумно,
Гигант сложеньем, с виду фат,
При этом дьявольски богат
Был Либенсдам. Таких фамилий
Не носят даром. По средам
Поклонник элегантных дам,
Как романтический Эмилий,
Являлся к Нэти, чтобы там
С ней пить шампанское из лилий.

В его дворце-особняке
Всё пышно, как мечта поэта.
На всем печать большого света.
На галстуке и на руке
Играют бриллианты Тэта [17] «Бриллианты Тэта» – т.е. фальшивые бриллианты, подделка. .
Всё серебро под аплике,
И золотом американским
Сверкают вазы там и тут.
Фонтаны ланинским шампанским
И кашинской мадерой бьют.
Не сосчитать роскошных блюд:
Вот фаршированная щука
Чесночный аромат струит,
Вот кугель рисовый стоит.
Картины Гюлиха и Штука,
Расписан Барсовым плафон,
И превосходный патефон
Из Лодзи (двадцать два целковых)
Мотивы шансонеток новых
Так упоительно поет.

Но тщетно Либенсдам зовет
На ужин Нэти: величаво
Она благодарит его,
Склонив головку, точно пава,
Не обещая ничего.

И зреет в сердце у него
Глухой обиды жгучий веред.
У Либенсдама (кто поверит?)
В палаццо тайный есть гарем.
Здесь вечером, от страсти нем,
Он спальную шагами мерит,
Бутылка пейсеховки, крем,
Маца и курица на блюде.
Два нефа вводят между тем
Красавицу. Какие груди!
Какие бедра! Что за торс!
И корчась в сладострастном зуде,
Он клюквенный глотает морс.

Нет, надоели одалиски!
Иного хочет Либенсдам:
Как лучше пейсеховки виски,
Так Нэти краше этих дам.
Ее похитить он решает.
Зажмурясь, тихо заряжает
Револьвер Лефоше, потом,
Надев очки, парик и маску,
Велит закладывать коляску
И мчится прямо к Нэти в дом.

Он быстро входит без доклада.
В руке револьвер. – «Что Вам надо?»
Впился он в Нэти, как паук.
Но не смутилась дама, вдруг
Она револьвер выбивает
У похитителя из рук.
Курка раздался резкий звук,
И на колени упадает
Красавец дерзкий. – «Ай, мадам,
Гевалт ваймир! Ведь он штреляет!» –
«Оставьте пистолет! Я Вам
Отдамся! – Нэти отвечает. –
Ну что же Вы?» – «Шпугался я.
Ай-вай!» В груди любовь тая,
Несчастный Либенсдам вздыхает.
Затем, потоки слез струя,
Спешит домой, белье меняет
И в тот же вечер уезжает
В заокеанские края.

На вилле у прелестной Нэти
Все вкуса тонкого полно.
В ее никитинском буфете
Есть драгоценное вино
Из лоз профессора Бабенки
И славный шиловский коньяк.
Как жар блестят под желтый лак
Отполированные стенки.
Везде порядок, чистота.
Хоть есть звонок, но дверь открыта
И никому не заперта.
Ковром передняя обита.
В гостиной под стеклом висит
Поклонников огромный список.
В железном ящике лежит
Переплетенный том записок
Предсмертных от самоубийц,
Известных и почтенных лиц,
С собой покончивших от страсти
К жестокой Нэти.
«Барин, слазьте.
Приехали! Я ванну вам
Сейчас живым манером сам
Устрою, ежели хотите.
Что ж, дело плевое для нас:
Возьму мочалку, мыло, таз.
А вы маленько обождите,
Покуда я для куражу
Еще бутылку осажу,
Меня ведь знает вся Европа!..»

И у двуглазого Циклопа
Сползает кресло прямо с рук:
Не человек и не паук,
А нечто вроде домового.
То литератора хромого
Миненков в Нижнем отыскал,
Чтобы хозяйку развлекал
И сочинял ей мадригалы.

Поэты вообще нахалы.
И наш герой Борис Санпье
Не из последних в их числе,
Засев за стих, он не выходит
И глаз от книги не отводит:
Так за рулеткою крупье
Вслед шарику глазами водит.
Бумаги пропасть переводит,
Но в честь хозяйки – хоть бы стих!
Спит много, ест за семерых
И каждый вечер пьян как стелька.

Спустились сумерки. Горят
На вилле люстры. Поварят,
Лакеев и не счесть. Постелька
Поэта спрятана в чулан.
Сегодня раут. Где же Нэти?
В гостиной, в зале, в кабинете?
Есть в доме комната. Диван
И скромный стол – вся обстановка.
А там у печки, при огне,
В кудрях подстриженных головка,
На круглом носике пенсне,
За спинкой крылья. На стене
Лук перламутровый и стрелы
В колчане легком. Плечи белы
И пышны. Розовый хитон
На грудь сползает. Кто же он,
Сей комнаты волшебный житель –
Дух, человек иль небожитель?
Нет, это просто Купидон.