Томас Урбан - Набоков в Берлине

В рассказе «Посещение музея», написанном два года спустя после отъезда Набокова из Германии, герой из запутанных залов и коридоров провинциального французского музея через маленькую дверь неожиданно попадает на берег Невы в своей родной город, который теперь называется Ленинград и в котором под властью нового господина, Сталина, царит немой страх. Четыре десятилетия спустя в шуточном позднем произведении Набокова «Смотри на арлекинов» поездка в Россию также является центральным событием сюжета. Рассказчик инкогнито едет в город, к его неудовольствию названный по имени Ленина, причем снова, как в свое время в Берлине, нужно обмануть и советскую разведку, и шпиков тайных эмигрантских организаций.

В реальной жизни Набоков не был готов ехать в Советский Союз. Соответствующие предложения в семидесятых годах он отклонял [145] «Слова приходят потом. Дмитрий Набоков намеревается издать последний неопубликованный роман своего отца» // Итоги [Москва] 10.03.1998, стр. 67. . Для него было возможно возвращение только в свободную Россию, как он об этом заявил еще в стихотворении «Билет». Его неприятие «советского полицейского государства» заходило настолько далеко, что в 1962 году он отказался от участия в конгрессе писателей в Великобритании из-за того, что там как представитель Москвы должен был выступать Илья Эренбург. Он привел тот же аргумент, который приводил при всех своих отказах снова посетить Германию и особенно Берлин: «Встретишь кого-нибудь и не будешь знать, принимал ли он участие в преступлениях» [146] Helga Chudacoff. «'Schmetterlinge sind wie Menschen'. Ein Besuch bei Vladimir Nabokov» // Die Welt [Hamburg] 10.03.1974, S. 60. .

Тем не менее Набоков сделал приготовления на тот случай, если на его родине эта система, а вместе с ней и жесткая цензура в один прекрасный день уйдут в прошлое. Он сам перевел свой роман «Лолита» для земляков на русский язык. С привычной иронией Набоков комментировал возможность публикации его в Советском Союзе:

«Я уверен, что советское правительство будет счастливо поставить свой служебный штемпель на романе, который по широко распространенному мнению очень остро судит об американской системе мотелей» [147] Paris Review 10.1967, p. 14. .

Однако публикация его произведений на родине началась лишь почти десять лет спустя после его смерти. Во время перестройки партийная цензура разрешила какому-то шахматному журналу перепечатать один абзац из воспоминаний Набокова, потом литературному журналу — перепечатку шахматного романа «Защита Лужина», рассказывающего историю чудаковатого шахматного гроссмейстера, который в берлинской эмиграции опутан подозрительной сетью советских шептунов, эмигрировавших барышников и немецких лакеев. Роман разрешили опубликовать, потому что его финал — самоубийство Лужина — подходил партийным пропагандистам [148] Thomas Urban. «Vladimir Nabokov in der Sowjetunion» // Osteuropa [Berlin] 2.1087, S. 107–111. — русский в эмиграции становится несчастным, Лужин выбрасывается из окна. По логике пропаганды он может быть счастливым только в России.

В семи из восьми романов, написанных Набоковым в Берлине, действие происходит полностью или большей частью там же. Действие восьмого, «Приглашения на казнь», происходит в безымянной стране, где правит диктатура. На это же время приходится и полсотни рассказов. Примерно в одной трети из них действие развивается на фоне Берлина. И, наконец, в набоковских стихах того времени тоже временами звучит Берлин, одно из них даже несет имя города в своем названии: «Берлинская весна». Литературные критики называли и называют писателя, который публиковался под псевдонимом Сирин, летописцем или даже певцом русского Берлина.

Псевдоним себе Набоков выбрал в начале берлинского периода прежде всего потому, что не хотел, чтобы его путали с отцом. Он остановился на имени Сирин, так как оно многозначно: «Сегодня Сирин это одно из русских народных названий снежной совы, наводящей страх на грызунов тундры, временами им называют нарядного филина, а в древнерусской мифологии так называлась красочная птица с женским лицом и грудью, имя ее несомненно идентично с греческой „сиреной“, божественной спутницей душ и соблазнительницей мореплавателей» [149] Novel. A Forum on Fiction 1.1971, p. 60. . Кроме того, это многозначное слово было одним из центральных понятий поэзии символистов [150] Gavriel Shcapiro. On Nabokov's pen name 'Sirin' // The Nabokovian [Lawrence/Kansas] 30 (1993), p. 62. . В глазах молодого Набокова символисты Александр Блок и Андрей Белый были величайшими литераторами столетия. Со звуками слова он связывал цвета: «С — светло голубой, И — золотистый, Р — черный, а Н — желтый» [151] Andrew Field. Nabokov: His Life in Part. New York, 1977, p. 149. .

Вскоре Набоков-Сирин стал признанным литератором. С некоторым налетом самоиронии он замечает:

«Из молодых писателей, возникших уже в изгнании, он был самым одиноким и самым надменным. […] По темному небу изгнания Сирин, если воспользоваться уподоблением более консервативного толка, пронесся, как метеор, и исчез, не оставив после себя ничего, кроме смутного ощущенья тревоги» [152] ВН ((АП), т. 5, стр. 565. .

Романом «Защита Лужина» Набоков вышел за рамки всей предшествующей русской литературы. Его стиль с многократными перекрещиваниями и взаимным проникновением различных уровней памяти, с острым психологическим рисунком характеров, вызвал у Ивана Бунина, самого видного представителя эмигрантской литературы, восклицание: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня» [153] Лев Любимов. На чужбине. Москва, 1963, стр. 260. .

«Поселяя» свою прозу в эмиграции, Набоков и тематически вступал на целину. Старшее поколение почти последовательно отказывалось литературно перерабатывать современную жизнь эмиграции. Оно парило в воспоминаниях и все больше склонялось к приукрашиванию дореволюционного времени. Например, из трех десятков рассказов, написанных Буниным вдали от родины, только два посвящены эмигрантской среде. Алексей Ремизов, автор экспериментальной прозы, отражает бытие в эмиграции тоже лишь в небольшой части поздних произведений, он предпочитает обращать свой взор в дореволюционное прошлое.

И у Набокова воспоминания тоже являются одной из важнейших тем его прозы. Но они появляются только в виде ретроспективы. Настоящее время повествования является действительной современностью двадцатых и тридцатых годов, места действия — это реальные места проживания.

Окидывая взором свое творчество, Набоков отмечает, что действие первых его восьми романов происходит полностью или частично за берлинскими кулисами [154] ВН (АП), т. 5, стр. 612. . «Немецкое в атмосфере произведений» — это парковые насаждения, часто отталкивающе отвратительные жилые дома, мокрый асфальт улиц, на котором по ночам отражаются огни города.