Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

Как водится после долгой разлуки, облобызались и засыпали друг друга вопросами. Беседа ежеминутно прерывалась сигналом горна — «караул наверх!», — по которому Б. срывался с места и бежал встречать или провожать прибывающего или отъезжающего адмирала или генерала.

Однако! Сколько их у вас ездит! — не удержался я.

И не говори! — с отчаянием отмахнулся Б. — Веришь ли: какой я старший офицер? Все мои обязанности исполняет первый лейтенант, а я только мотаюсь — встречаю, провожаю — провожаю, встречаю.

А это у вас что же? — указал я на плотников, которые по бортам обширной кают-компании броненосца из досок и брусьев строили какие-то меблированные комнаты, навешивали двери, вставляли окна; маляры оклеивали стены обоями; обойщики прибивали занавески, расставляли мебель…

Это все для штаба наместника! Ведь я до сих пор, как ни бьюсь, не могу узнать: сколько их всего? Когда кончится это великое переселение?..

Ну, а если придется выходить в море, в бой?.. Ведь вот у нас, по приказу, всякое дерево, кроме насущно-необходимого, всякая мебель, украшения — все свезено в порт… чтобы пожар не мог разгуляться. Переборки кают железные, а двери деревянные, — так даже двери сняли, заменили парусиновыми занавесками… А у вас тут квартиры строят, и все из самых горючих материалов… Как же вы пойдете?..

Да ты остришь, что ли? — вдруг заволновался, словно даже обиделся Б. — Куда нам идти с этими порядками? Куда?.. Разве — к черту!..

Я не мог с ним не согласиться. Действительно, вся окружающая обстановка, все распоряжения наместника, а главное настроение, воцарившееся среди начальствующих лиц, немедленно после подъема на «Севастополе» флага адмирала Алексеева, и речи его «всепреданнейших» — все явно показывало, что лозунг «беречь и не рисковать» вновь получил прежнюю силу, что «макаровские авантюры» бесповоротно осуждены и больше не повторятся…

В ночь на 17 апреля приходили на внешний рейд японские миноносцы. Вероятно, с целью набросать мин. Обнаруженные прожекторами и встреченные огнем батарей, поспешно скрылись, но, конечно, дело свое сделали.

В 1 ч. ночи 20 апреля меня разбудили глухие удары отдаленных пушечных выстрелов.

— Где и по какому случаю? — думал я, стараясь привычным уже ухом разобрать, кто начал — правый или левый фланг?.. Досадно было бы из-за пустого любопытства в сырую, холодную, темную ночь покидать теплую койку и лезть на мостик. — Все равно мы с нашего места в Западном бассейне не можем принять участия ни в каком деле…

Внезапно раскаты одиночных выстрелов перешли в беспрерывный гул. Даже сквозь плотно задернутую занавеску иллюминатора пробивались отблески то ярко-багровых, то зеленовато-золотистых не гаснущих молний… Видимо, стреляли все, кто мог!.. Сна — как не бывало…

С мостика «Дианы» мы немного увидели. В просветы между Золотой, Маячной и Тигровой горами, словно сквозь промежутки между кулисами, мы, как статисты, ожидающие своего выхода, могли только догадываться о содержании драмы, разыгрывавшейся на главной сцене…

Это была третья, наиболее отчаянная, попытка японцев запереть Порт-Артур.

Несомненно, что через своих шпионов они знали не только о неудаче предыдущей попытки, но и о всех мерах, принятых нами к предотвращению новой. Они знали, что теперь уже нельзя попросту взять прямой курс ко входу, но надо идти по искусственно созданному фарватеру. И вот — под бешеным огнем батарей и сторожевых судов — их миноносцы подошли к поворотным пунктам и стали маячными судами, указывая дорогу заградителям…

Очевидцы говорили, что это было похоже на сказку!.. Один миноносец взорвался на наших минах, один был утоплен артиллерией, вероятно, многие пострадали — но свое дело сделали!..

Когда события минувшей войны уже не будут иметь значения ближайшего по времени, драгоценного опыта, добытого кровью, когда раскроются архивы, мы, конечно, узнаем все, во всех подробностях, но в данный момент в своем рассказе я вынужден руководствоваться лишь моим дневником да сообщениями других очевидцев, не более его достоверными…

Всех брандеров-заградителей было 12. Четверо, подбитые или просто не выдержавшие огня, повернули обратно в море, 8 — дошли.

Все затонули, вдали от входа, но все же два успели, извилистым фарватером, проникнуть за «Хайлар».

По счастью, они не легли поперек дороги, но это была не их вина, равно как и не наша заслуга, а просто судьба.

Во всяком случае, нельзя не признать, что уже второй раз блестяще оправдала себя система отражения атаки брандеров, детально разработанная при Макарове и объявленная его приказами. Береговые батареи, сторожевые и охранные суда и шлюпки — действовали, как по нотам.

Наместнику, прибывшему на «Отважный», оставалось только наблюдать за тем, как разыгрывается пьеса по партитуре гениального композитора — нашего дорогого «Деда».

Поклонники талантов адмирала Алексеева, историки, пытающиеся еще более расцветить его, и без того цветистые, реляции, — любят говорить о том, как он руководил отражением этой атаки брандеров-заградителей, «с которых сыпался град из поставленных на них пулеметов» («Русская Старина». Апрель 1907 г. Стр. 71). В интересах восстановления истины не могу не указать, что, несмотря на «град», потерь с нашей стороны не было, а кроме того, несомненно, что если и был «град», то он сыпался на ближайших противников — сторожевые и охранные суда и шлюпки, а также на батареи скорострельных морских орудий, недавно воздвигнутые и вынесенные возможно вперед и ближе к уровню моря.

«Отважный» стоял в самом проходе, во второй линии обороны, между Золотой горой и воротами в Восточный бассейн. На него этот «град» никоим образом не мог быть направлен, и Драгоценная жизнь наместника не подвергалась никакой опасности. Впереди «Отважного» были: два внешних бона, преграда из затопленных судов, первая линия обороны — «Гиляк» и прибрежные батареи — и, наконец, солидный бон, снабженный стальными сетями, опускающимися почти до дна, запирающий сам проход.

Вряд ли даже с «Отважного», стоявшего в трубе, а не в горле прохода, возможно было наблюдать за ходом дела и давать какие-либо указания. Это было бы возможно лишь с «Гиляка», находившегося на авансцене, но туда… наместник не счел необходимым проследовать.

Так или иначе благодаря Богу выход в море остался свободным, и вновь затонувшие японские брандеры только усилили подводный бруствер, созданный Макаровым из затопленных пароходов, делая новую попытку заграждения почти безнадежной.

11 февраля и 14 марта, при штилевой погоде, уцелевший экипаж брандеров-заградителей, пользуясь смятением (стоило ли заботиться о поимке 30–40 человек?), уходил на мелких шлюпках в открытое море, где с рассветом его подбирали разведчики и миноносцы неприятельской эскадры. Нашими трофеями были только трупы, которые предавались земле с воинскими почестями, согласно уставу. (Между прочим, это обстоятельство вызвало в Японии течение нам сочувственное — многие увидели из этого факта, что мы уж не такие варвары, как про нас рассказывают.)