Виктор Михайлов - Повесть о чекисте

— Так ведь боязно, Николай Артурович...

— Рисковали вы и раньше, но во имя чего?! Я предлагаю вам дело, сопряженное с риском, но во имя победы нашего оружия! Василий Васильевич, вы же русский человек!..

— А что, Николай Артурович, три тысячи марок я вам должен вернуть? — после паузы спросил Гнесианов.

— Зачем же? Баббит куплен. Качество отличное. Составьте акт, я подпишу.

— Понял вас. Все будет как в аптеке! — он оживился и стал прятать слитки в шкаф.

— Разумеется, вы можете эти три тысячи марок использовать по своему усмотрению, я постараюсь, чтобы деньги у вас не переводились, но советую поддержать рабочих. Многие живут очень трудно, нуждаются. И вот еще что, Василий Васильевич, никому, слышите, никому ни слова о нашем с вами разговоре. Для всех я инженер-механик, представляющий на заводе интересы немецкой администрации. Ясно?

— Все ясно, Николай Артурович.

— Я очень рад, Василий Васильевич, что мы с вами нашли общий язык. До свидания!..

В шесть часов, когда масса рабочих хлынула через проходную завода, Николай, стоя у окна своего кабинета, еще раз увидел мастера Гнесианова. Он шел с большой и, видно, тяжелой кошелкой. Во всей его маленькой, приземистой фигуре, напряженной руке, выражении лица можно было угадать беспокойство за судьбу металла, который он выносил с завода.

Николай открыл окно и, готовый прийти ему на помощь, прислушался к тому, что делалось возле турникета. Но все сошло благополучно.

Из механического вышел Полтавский и, приложив ко лбу ладонь козырьком, посмотрел на окно кабинета. Закатное солнце, отражаясь в стекле, слепило ему глаза.

Николай понял, что Полтавский высматривает его. Он достал из стола бутылку, коробку консервов, сунул их в карман и пошел в механический.

В конторке механического «секретарши» уже не было, но присутствовал ее запах (Лизхен душилась эссенцией розового масла).

— Ушла? — спросил Николай.

— Сегодня на полчаса раньше. За ней заехал шофер баурата, кажется, его фамилия — Беккер.

— Будьте с ней осторожны. Лизхен — глаза и уши Загнера, — предупредил Николай.

— Я этого не знал, но чувствовал печенкой, она меня редко обманывает, — усмехнулся Рябошапченко.

Он расстелил на столе газету и поставил банки, добытые им в санчасти. Общими усилиями были открыты консервы и распечатана бутылка. Гефт налил бренди в банки. Полтавский извлек из кармана несколько ломтей хлеба. Вилка была одна на всех, в универсальном ноже Рябошапченко, но это не портило сервировку. Каждый сделал себе бутерброд, они чокнулись и...

— Постойте, товарищи, за что? — спросил Гефт.

— За «товарища»! — предложил Полтавский.

— Тост хороший! Выпьем за то, чтобы вернулось к нам доброе, человечное обращение — товарищ!

Они выпили и закусили.

Бутылка была опорожнена еще только наполовину, а Николай уже понял: нужного разговора не получится. Пригласив Полтавского, он совершил ошибку. Тогда под предлогом, что в шесть тридцать у баурата совещание, он простился и ушел.

— Как думаешь, Андрей Архипович, с кем Гефт? Неужели с немцами? — спросил Рябошапченко, когда они остались одни.

— Николай, конечно, немец, но, думается, с фрицами ему не по пути, — сказал Полтавский. — Лично я ему доверяю.

— А что, если он и нашим, и вашим?

— Как это? Не пойму...

— Служит рейху, а с нами заигрывает на всякий случай, вдруг Гитлер выйдет из игры. Обеспечивает свои тылы...

— Знаешь, Иван Александрович, я как-то привык о людях хорошо думать. Трудно жить, если в каждом видишь подлеца...

— Так-то оно так, да время, Андрей, трудное.. Есть такие, не выдерживают испытаний, они думают про себя так: ну раз-другой сподличал, зато выжил! А гордые да чистые, они в братских могилах гниют, в крутоярах накиданы...

— Не пойму я тебя, с чего бы это Гефту перед нами заискивать? Сами за чечевичную похлебку продались!.. — Полтавский замолчал.

— Понимаешь, Андрей, что-то во мне говорит: доверься! Наш человек! А вспомню, как он «ПС-3» доводил, думаю, нет, он на немцев работает. И посоветоваться не с кем. Была же у нас на Марти партийная организация! Были коммунисты — заводская совесть! Ну скажи ты мне, Андрей, куда они все подевались?!.

— Сигуранца их...

— Знаю! — перебил его Рябошапченко. — Не могла сигуранца всех перевести! Народ же это. Разве весь народ изничтожишь?!

— А знаешь, Ваня, я могу делу помочь...

— Да ну? Как?

— Я, конечно, не ручаюсь, но надежду имею. — Полтавский выглянул в дверь, прислушался, затем вышел в цех и пустил на холостую станок.

— Зачем это ты? — удивился Рябошапченко.

— Так говорить спокойнее! Вчера вышел я с территории, иду к Приморской. Ты видел, возле бабка семечками торгует?

— Она на этом месте со времен царя Гороха...

— Купил я стакан семечек, бабка мне фунтик свернула. Я на ходу пересыпал семечки в карман, фунтик хотел было бросить, гляжу портрет: «Наш делегат на областную партийную конференцию, пограничник, старшина-сверхсрочник...» Фамилия оторвана, но лицо мне знакомое. Где-то я этого человека видел, и совсем недавно! Веришь, всю ночь думал. Сегодня пришел на завод — вспомнил: на материально-техническом складе работает, только внешность изменил, борода у него, усы... Я сходил на склад, словно бы невзначай, глянул — он! Голову об заклад — он! — Полтавский достал из записной книжки фотографию, вырезанную из газеты, и протянул Рябошапченко. — На, Иван Александрович. Я думаю так: если человека на областную конференцию выбирали, стало быть, он коммунист достойный и связи с партией не порвал!..

На Рябошапченко смотрело с фотографии простое русское лицо, умные глаза, хорошая улыбка, на петлицах по четыре треугольничка — такому довериться можно, но...

— Ты сбегай сейчас, склад работает до семи! — подсказал Андрей.

— А что же, и схожу, — решил Рябошапченко. — Ты меня извини, допьем в другой раз. — Он поставил бутылку в шкаф и прикрыл папкой.

На складе еще работали, грузчики разгружали котельное железо и бочки с карбидом.

Рябошапченко сразу узнал человека, изображенного на фотографии; конечно, борода и усы его очень изменили, но не настолько, чтобы не опознать. Украдкой он вынул из кармана фото, сличил, сомнений не было: он, делегат!

Дождался Рябошапченко, когда закроют склад, рабочие пошли к проходной, а тот, с бородой, задержался, вышел последним.

Иван Александрович нагнал его:

— Извиняюсь, можно с вами побеседовать?

— Я тороплюсь... — сказал бородач, но шаг замедлил.

— Вы были делегатом областной партийной конференции...

Бородач остановился, смерил его настороженным взглядом и тихо сказал:

— Ты что? Белены объелся?

— У меня доказательства есть! — напрямик сказал Рябошапченко.

— Это какое же доказательство? — усмехнулся бородач.