Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Гротескные обвинения, опубликованные в «Вольтер», были достаточно типичны для злобной и ядовитой атмосферы того времени. Коммунисты, которые начали поддерживать Народный фронт, проявляли все большую враждебность к Леону Блуму из-за его нейтралитета в отношении Испании, одновременно консерваторы могли кивать на ненормальную «охоту на ведьм», развязанную Сталиным против своих противников в России, и, таким образом, оправдывали свое неприятие и ненависть к большевизму и свое восхищение Франциско Франко. Попытка Блума изолировать Францию от событий в Испании в результате терпела двойное фиаско. Эта политика доказала свою несостоятельность в военном отношении, позволив врагам демократии (фашистской Италии и нацистской Германии) диктовать будущее Иберийского полуострова, и оказалась неудачной в психологическом плане, поскольку не смогла уберечь Францию от раскола между антикоммунистами и антифашистами. В консервативной «Эко де Пари» Пьера Кота, министра авиации, обвинили в продаже секретных разработок нового оружия для самолетов русским, с которыми Франция много раньше заключила пакт о ненападении. Роже Саленгро, министра внутренних дел в правительстве Блума, так допекли два еженедельника правого толка – «Гренгуар» и «Аксьон франсез», обвинявшие его в дезертирстве во время Первой мировой войны, что, даже и публично реабилитированный в парламентских дебатах, он пришел домой и в припадке депрессии застрелился. Когда Андре Жид, совершивший поездку к Россию предыдущим летом для участия в похоронах Максима Горького, опубликовал книгу, где посмел критиковать кое-что из виденного им в Советском Союзе, Ромен Роллан исключил его из Международной антифашистской лиги как «предателя» дела мира.

Изо всех сил стараясь изолировать себя от окружающего мира, Франция, в свою очередь, уступала преобладающему безумию. Страстность душила рассудок, так же как предубеждение отбрасывало реалии. Внезапно все начинали кричать, и каждый оставался глух. «В корне всего, – прокомментировал Сент-Экзюпери происходящее в своей записной книжке, – лежит потрясающее непонимание, плачевное неведение фактов. Ни один фашист не читал «Под шлагом нацистов» [15], ни один член Народного фронта не читал статьи в «Нувелист», касающиеся событий в Испании, которые не менее чудовищны… Невероятное отсутствие знания друг друга. «Огненный крест», Народный фронт. Они не борются ни за что, они сражаются за образ жизни, и, случается, все у них перепутано. Если я говорю им: позорно с вашей стороны чернить память Мермоза только из-за того, что он избрал такую политическую линию, а если вы попросите объяснить мою, мне нечего будет вам сказать. Здесь нет места рациональному».

Сент-Экзюпери имел в виду, что одной логикой невозможно найти решение этой дилеммы. Она могла служить отчетливой цели подвергнуть вивисекции противостоящие идеологии, но сама по себе не заполняла духовную пустоту, которую, как утверждали многие, они заполнили. А для Антуана духовное являлось окончательным критерием, в соответствии с которым следовало оценивать все эти социальные перевороты и революции. «Преимущество, приоритет массы над элитой? – писал он в своей записной книжке. – Никогда. Приоритет материи, уровня жизни над духовностью? Никогда. Приоритет логики над некоторой человеческой нелогичностью? Никогда. Присоединение к социалистической доктрине тех, кто жег церкви и бранил аристократию? Никогда. И какой просвещенный французский коммунист посмел бы защищать те точки зрения? Нравится вам это или нет, но Испания, сжигающая свои художественные ценности и опустошающая закрытый мир ее женских монастырей, допустила и одобрила (пусть даже только на какой-то один мимолетный момент) приоритет тупости над цивилизацией».

Посреди всей этой сумятицы французское правительство явно проваливалось. Проблема социализма Блума состояла не только в его сумбурности, но и в его мягкотелости и бесхребетности. Народный фронт ворвался, словно лев, но несколько месяцев неуверенного правления превратили его в овцу. Подсознательно он унаследовал комплекс «линии Мажино», своих радикальных социалистов и предшественников правого толка, и переходил к обороне. «Коммунистическая партия, – как Сент-Экс комментировал в записной книжке, – имеет, возможно, большее представление о величии, нежели Социалистическая партия, вот почему человек, нуждающийся в вере, тянется к ней». Блум в этом смысле типичен: социалист, больше уже не знающий, чего хочет. Он намеревался обеспечить новые рабочие места, но показал себя не менее привязанным к священной «защите франка». Предпринималась робкая попытка дефицитного финансирования (по Рузвельту, Шаштьяну или Кейнсу), и затем ее отставили в пользу «ортодоксального бюджета» и инфляции. Заработную плату заморозили во имя необходимой «паузы», и, почувствовав себя обманутыми и преданными, тысячи рабочих забастовали. В марте 1937 года демонстрация протеста, организованная коммунистами, превратилась в кровавый бунт.

Подобрав последние изодранные остатки своего первоначального престижа, все более и более непопулярный Народный фронт теперь добавлял еще одно, заключительное безумие к своему списку своих недостижений. В течение нескольких месяцев несколько акров вдоль берега Сены поблизости от Эйфелевой башни предназначались для Международной ярмарки, посвященной теме «Искусство и техника», открытие которой намечалось на 1 мая, традиционный День труда. В то время как работа над возведением иностранных павильонов продвигалась вперед, французские рабочие, увлекшись неоднократными сидячими забастовками (с требованиями повышения заработной платы) полностью срывали строительство французских павильонов. Когда 1 мая ярмарка открылась, все другие здания затмевали советские и немецкие павильоны, а французские остались в этаком полузавершенном виде. Пришлось прокатить официальных гостей, присутствовавших на торжественном открытии, вдоль по Сене на теплоходе, тем самым стараясь замаскировать неприглядный хаос позади торопливо установленных дощатых заборов. Посетителям, которых планировалось увлечь величием достижений Народного фронта, предлагалась наглядная иллюстрация поразительной слабости Франции в сравнении с динамизмом двух наиболее зловещих диктатур Европы. Не удалось хоть немного ослабить мрачное впечатление и захватывающей дух башней для прыжков с парашютом, которую установили, чтобы обеспечить иллюзорное развлечение. Подобные башни уже много лет использовались в Германии и России (не говоря уже об Италии) для подогревания общественного интереса к парашютному спорту, но во Франции, где она запоздало появилась только теперь, ее могли расценить лишь как престарелую новинку. Сент-Экса и его бывшего босса Дидье Дора, как пионеров французской авиации, попросили продемонстрировать публике полет с этой самой башни. Но Антуан никогда в жизни не пользовался парашютом и, добравшись до вершины башни, почувствовал неизбежное головокружение. Позже он признавался, что раньше не чувствовал себя таким испуганным и ни за что не собрался бы с духом для прыжка, если бы кто-то не подтолкнул его с платформы вниз. Парашюты были оборудованы страховочными тросами, дабы свести к минимуму опасность, но это еще больше возмутило Сент-Экса, считавшего выставку бессмысленной.