Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Французы, не имея ничего, ради чего стоило бы жить, кроме своего индивидуализма и их мелких интересов, отказались бороться и в 1939-м, и в 1940-м. Не было Души, чтобы вдохнуть ее в глину, не было активизирующего фермента, чтобы оживить бесформенное тесто, – выходит, в итоге не было и людей. Личность принесли в жертву накоплению знания. Дух осушился резким ветром критиканствующего интеллекта. Лишенная всякого альтруизма, жизнь страны стала слабой и дряблой, ее внутреннее размышление превратилось в чахлого калеку.

Но то, что было истинно для Франции, было истинно из-за своего универсального значения. Когда дух умирает, человек обречен, он становится простой единичной субстанцией существования. Поскольку, если «Натуральный человек» Руссо – миф (а в этом Сент-Экзюпери оставался глубоко убежден), все равно в каждом индивидууме томится от бездействия жар-птица (образ, используемый в одной из его записных книжек) в ожидании, пока ее освободят из оков. Но птицу нельзя освободить, просто открыв некую волшебную створку окна. Стены темницы не разрушатся от некоего трубного гласа. Самый легкий путь на волю – через аркадскую идиллию «естественного совершенства человека» – не ведет к выходу, только в тупик. Марксисты, как и анархисты, всего лишь жертвы того же самого близорукого мифа об «отмирании государства», представляющего собой лишь усиленную форму коллективного и типично тевтонского антиобщественного предрассудка Руссо. Но жертвы его – тоже вечные оптимисты, продолжающие тучнеть подобно паразитам на риторических иллюзиях последних двух столетий. Истина в том, что современные политические деятели и экономисты стремятся так отчаянно игнорировать тот факт, что находящееся в бедственном состоянии материальное благополучие людей ближе им, чем любое искусственно созданное ощущение счастья. Райский сад может быть для нас недосягаемым мифом, но змей и яблоко, скорее всего, находятся среди нас, это реальнее, чем прежде. И никакое искушение не может стать более коварным, чем погоня за счастьем, которое современный мир стремится выставить как «самую главную цель» и «предел мечтаний» человеческого существования.

«Жить, – писал Сент-Экзюпери в «Военном летчике», – означает медленно рождаться. Было бы слишком легко заимствовать готовые души… Человек должен всегда сам сделать первый шаг. Он должен родиться и только потом существовать». И это рождение, подобно всем рождениям, – обязательно болезненно. Страдание, жертвы, бедственная ситуация – лишь они находят необходимые ключи к душе, пребывающей в плену у человеческого величия. «Я буду бороться за Человека, – его слова на заключительных страницах «Военного летчика». – Против моих врагов. Но также и против себя самого».

После «Военного летчика», как это ни казалось странным, оставался всего один короткий шаг до следующей работы Сент-Экзюпери – «Маленького принца», которую он начал писать летом 1942 года. Ведь критика коллективистского мышления и западного материализма, проходящая на возвышенных тонах по последним страницам «Полета на Аррас», нашла простое и ясное выражение в его более поздней работе. Маленький принц из этой очаровательной аллегорической небылицы для взрослых – не просто воплощение ребенка, которому Сент-Экс хотел бы быть отцом (как он однажды написал матери еще в 1924 году: «Во мне столько припрятано отеческой любви. Мне хотелось бы иметь много маленьких Антуанов»). В своем одиночестве Маленький принц – символ современного человека, живущего на планете, где все меньше шансов найти «садовника для людей». «Важен, – как писал Сент-Экс в «Полете на Аррас», – не восторг. Нельзя надеяться найти восторг в поражении. Важно просто одеться, подняться на борт, взлететь. Что мы сами при этом думаем, не имеет никакого значения. Ребенок, восхищающийся уроками грамматики, покажется мне неестественным и притворным. Важно вести себя соответственно цели, невидимой сию минуту». Незримая, а не сиюминутная цель звала к себе К. из «Замка» Кафки, книги, которая произвела глубокое впечатление на Сент-Экзюпери. Как и у К., Вселенная Маленького принца полна тягостных загадок и ледяного одиночества, проистекающего из-за отсутствия чего-то, которое делает этого одинокого ребенка сиротой. Что означает это отсутствие, нигде четко не определено в «Маленьком принце», но оно повсюду подразумевается. Как Сент-Экс записал несколькими годами прежде в своей записной книжке об источнике веры в Бога аббата Сертиланжа: «Слишком рано отлученные от Бога в возрасте, когда каждый все еще ищет убежища при нем, мы должны бороться за жизнь, подобно небольшим одиноким тварям».

В течение многих лет, в бесчисленных письмах, написанных на меню ресторанов и случайных листках бумаги, этот «petit bonhomme solitaire» [24]являлся во всем своем многообразии: иногда сидящим на облаке с короной на голове, иногда на вершине горы, изображенной на почтовой открытке, как в юмористическом послании, однажды отправленном его другу-альпинисту Анри де Сегоню, в котором подстрочник рассказывал, как тот действительно вел происхождение от самого Адама! Редко бывал день в кафе «Арнольд», на Колумбус-Серкл, где они имели обыкновение встречаться за чашечкой кофе, чтобы Сент-Экс не стал развлекать своих друзей Элен и Пьера Лазаревых карандашными рисунками на бумажных салфетках из своего «Маленького принца».

Описывая жизнь писателя, часто почти невозможно точно указать, в какой момент и по какой причине хаос идей внезапно начинает формироваться в ядро будущей книги. Такого не было с «Маленьким принцем», история появления которого (еще минута – и вы об этом узнаете) может уходить корнями в одну из этих салфеточных серий. Справедливости ради следует, однако, добавить, что некоторым стимулом все же стало прибытие Консуэлы в Нью-Йорк, после ряда ее неслыханных приключений в Южной Франции, которые она позже описала в своей книге «Оппэд» (переведенной на английский язык как «Царство скал»). Действительно ли имели место эти приключения или стали просто безвкусным плодом ее дикого воображения сюрреалистки? Понять точно невозможно. Но даже в своей сверхъестественной невероятности или маловероятности ее рассказы наделены колдовским очарованием, совсем как пышные соцветия, наслаждающиеся несколькими днями мимолетной славы перед тем, как начнут терять свою экзотическую расцветку. Как заметил Дени де Ружмон о Консуэле, ее способность создавать истории проявлялась, по существу, стихийно. Любой эпизод воспринимался ярко и живописно при первом прочтении или слушании, но с каждым новым пересказом он терял мало-помалу свою ароматную позолоту и становился уже не столь ярким и живописным. У Сент-Экзюпери все происходило с точностью до наоборот: каждый раз он, повторяя одну и ту же историю, улучшал ее, как неустанный мастер, делал все новые и новые модели из одних и тех же заготовок, добиваясь все более совершенной формы.