Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

«Он снова вернулся к работе, пишет детскую сказку, – отмечал в своем дневнике Дени де Ружмон ближе к концу сентября, – которую сам и иллюстрирует акварельными красками. Лысеющий гигант, с круглыми глазами честолюбивой птицы и точными пальцами механика, он старается рисовать крошечными школьными кисточками и, высунув от напряжения кончик языка, пытается не «вылезти за линию». Я позирую для «Маленького принца» растянувшись на животе и вскинув ноги в воздух. Тонио смеется подобно дитяти: «Позже вы станете показывать всем этот рисунок и говорить: «Это же я!»

Идея создания детской сказки принадлежит вовсе не самому Сент-Экзюпери. Все началось в один прекрасный день, когда он расположился на обед в нью-йоркском ресторане. Заинтригованный набросками Сент-Экса на белой скатерти (официант при этом недовольно хмурился), Курт Хичкок поинтересовался у него, что же он там рисует.

«О, ничего особенного, – прозвучало в ответ. – Маленького друга, которого ношу в своем сердце».

Хичкок подверг маленького друга более тщательному осмотру, и его осенило. «Послушайте, а почему бы вам не подумать о книге о нем… об этом вашем маленьком товарище… книге для детей?»

Идея застала Сент-Экзюпери врасплох. Он никогда не мыслил себя профессиональным писателем, и еще меньше – автором детских книжек. Но стоило семени этого замысла попасть на плодородную почву, как оно начало прорастать, лелеемое мягким подталкиванием со стороны издателя. Детская книга… к Рождеству? Рождественские свечи… он так любил эту пору… и детей… Ему, видно, никогда не суждено иметь своих малышей, а он так тосковал по отцовству… Что ж, у него нет настоящего… так, может, появится придуманный… маленький Антуан?.. «Только подумай, – сказал он Леону Ванселиусу по прошествии нескольких дней, – теперь они просят меня написать книгу для детей!.. Сходишь со мной в магазин канцелярских принадлежностей, ладно? Я хочу купить цветные карандаши».

Карандаши куплены, и Сент-Экс взялся за работу над несколькими пробными рисунками, которым, вероятно, предстояло «обозначить» его все еще туманные идеи. Потом призвал на помощь своего старого однокашника по Школе изобразительных искусств, Бернара Ламота, чьи иллюстрации к «Полету на Аррас» ошеломили его своей «телепатической» точностью в деталях. Ламот откликнулся несколькими типовыми эскизами, не понравившимися Сент-Эксу: в них не хватало наивности, и они оказались слишком реалистичными для его замысла. Шли дни, и он все больше погружался в свою сказку. Постепенно Антуан стал приходить к выводу о необходимости самому иллюстрировать написанное. Он продолжал обращаться за советами к своему опытному другу, но его собственные идеи уже начали выкристаллизовываться, и однажды, после бессонной ночи, проведенной за рисованием баобаба, разрушающего крошечную планету, он отказался вносить в рисунок даже малейшее исправление.

– Тебе следует подправить немного здесь и чуть притенить вот тут, – начал Ламот.

– Невозможно, старина, – воспротивился Сент-Экс. – Если бы это были написанные мною строчки, тогда да, я бы согласился исправить их, в конце концов, я же писатель. И это моя работа. Но я не смогу нарисовать ничего лучше. Это – просто чудо… – Так оно и было.

Сентябрь плавно перешел в октябрь, красивая осень восточного побережья «раскрасила деревья в огненные цвета», как писал потом Андре Моруа. В тот воскресный день они с женой гостили в Бевин-Хаус и, поддавшись обаянию Сент-Экса-рассказчика, долго слушали его захватывающие истории из жизни. «Он переносил нас из Индокитая в предместья Парижа, из пустыни Сахара в Чили. Какой потрясающий неистощимый рассказчик!»

Моруа даже пригласили провести несколько недель в Бевин-Хаус. По вечерам хозяева и гости играли в карты или шахматы, а затем, с приближением полуночи, Сент-Экзюпери обычно произносил традиционную фразу: «Что ж, всем пора спать. Я должен работать». Спустя час или, может, два (Моруа к тому времени уже успевал заснуть) обитателей дома будили крики на лестнице: «Консуэла! Консуэла!» В первый раз, услышав суматоху в доме, Моруа решил, что начался пожар. Накинув халат, гость помчался вниз, где обнаружил Консуэлу, тоже в банном халате, и Тонио, втолковывающего ей, что он отчаянно голоден и хочет, чтобы она приготовила ему яичницу. Яичница наскоро готовилась, Сент-Экс возобновлял работу часа на два, и снова тишину в доме нарушали крики с лестницы: «Консуэла!.. Консуэла! Я работал целый час… Сделай мне еще яичницу…» Пока Консуэла клубком скатывалась на кухню, чтобы разбить еще несколько яиц, ее неподвластный сну супруг обращался к Моруа: «Мне нужно с кем-нибудь поговорить» или «Давайте прогуляемся по саду». Через полчаса Моруа дозволялось отбыть к его подушке, но не проходило и двух часов (иногда только часа), как на сей раз невероятно бодрый Тонио начинал уговаривать Консуэлу: «Кто-нибудь, ты или Моруа, сыграйте со мной в шахматы».

Другой жертвой этих ночных вулканических извержений становился Дени де Ружмон, обычно приезжавший к ним в Итон-Нек каждый уик-энд на те тридцать шесть часов, предоставляемых ему в его Бюро военной информации. Особая привилегия выполнять роль слушателя, дарованная ему писателем (в частности, ему читали «Цитадель»), означавшая необходимость бодрствовать до глубокой ночи, приводила гостя в уныние, поскольку на следующее утро, в то время как его друг Тонио будет почти наверняка погружен в безмолвные глубины сна, ему, Дени де Ружмону, придется бодрствовать и демонстрировать активность среди беспрерывной долбежки дятлов-машинисток и возбужденной стрекотни телеграфных лент в «Джунглях». Но Тонио невозможно было «выключить», и даже после того, как Дени удалялся в свою спальню, его преследовал неуемный хозяин. Не переставая курить, он продолжал вести с ним спор по любой мыслимой и немыслимой теме «с несгибаемой суровостью». «Создается впечатление, – не может не добавить Ружмон в своем дневнике, – будто его мозг не в состоянии вообще прекратить думать».

Плохое здоровье, возможно, вносило свою лепту в этот огневой шквал слов и логических выкладок, поскольку часть «Маленького принца» писалась словно в лихорадочном состоянии, сильно стимулировавшем воображение автора. Если и так, то это была высокопроизводительная лихорадка, даже притом, что вряд ли нашлась бы тема в этой короткой работе, которая уже не затрагивалась им в более ранних публикациях или письмах. «Я читаю «Пыль» (роман Розамонд Леман) и думаю, что все мы любим этот жанр, например «Добросердечную нимфу», потому, что мы узнаем в героях друг друга, – написал он матери из Аргентины в 1930 году. – Подобно Маргарет Кеннеди, мы – часть того же самого племени. И этот мир детских воспоминаний с нашим языком и играми, которые мы изобретали, будет всегда казаться мне куда истиннее, чем тот, другой».