Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Чтобы обеспечить себе минимум относительного покоя и предоставить Консуэле место, где она могла бы свободно развлекать своих друзей-сюрреалистов, Антуан арендовал квартиру с общим холлом на двадцать третьем этаже в доме номер 240, Центральный парк. В дополнение к Андре Бретону Нью-Йорк привлек множество сюрреалистов, таких, как Жоан Миро, Сальвадор Дали («Авида Долларс», как Бретон саркастически именовал его), Ив Танги, Макс Эрнст, Андре Массон, Марсель Дюшан, Рене ле Руа и Андре Рушо, которые были столь же поражены присущей Консуэле, как и всем латиноамериканцам, склонностью к роскоши. Ее же изумляла их анархическая богемность. Некоторых из них Сент-Экзюпери готов был терпеть, например Рене ле Руа, чья игра на флейте очаровывала его. Среди допущенных был и Марсель Дюшан, настоящий мастер (задолго до Раушенберга) того, что стало позднее известно как «поп-арт». Его Сент-Экс уважал как «приличного товарища» и стоящего противника по игре в шахматы. Поскольку Андре Рушо говорил по-английски, с ним он тоже оставался на дружеской ноге, и именно ему чаще, чем кому бы то ни было, судорожно звонил по телефону из какой-нибудь галантереи или магазина мужской одежды, где ему никак не удавалось объяснить продавцу (естественно, не знавшему никакого немецкого), какой галстук или рубашку он хотел купить. Но к Бретону, уже тогда мрачно предсказывавшему, что Соединенные Штаты после окончания войны превратятся в фашистское государство, Сент-Экзюпери не испытывал никакой симпатии. Жан-Поль Сартр отметит позже в эссе «Что такое литература?», что ужасы испанской гражданской войны и японской бомбардировки Шанхая разоблачили страсть сюрреалистов к разрушению как бесплатной и псевдореволюционной игре. Сент-Экс скептически относился к этим паразитирующим литераторам, тратящим время на сожаления о Европе и критикующим страну, предоставившую им убежище.

Безусловно, Бретон, как и Пьер Лазарев, Дени де Ружмон и другие, теперь вносил свою частицу труда в общее союзническое усилие во французской секции «Бюро информации о войне» Элмера Дэвиса (или «Джунглей», как они шутливо называли его), который находился под общим управлением Льюиса Галантьера. Но когда наконец появился «Военный летчик», этот вклад и труд Сент-Экзюпери Бретон и его последователи приняли ожесточенно. Французский философ Александр Койр нашел его «фашистским» по духу, в то время как его основная философия была отклонена как «патерналистская» и «реакционная» в «WV» – публикации сюрреалиста-экспатрианта Этьембля, нашедшего себе преподавательскую работу в университете Чикаго. Именно эти нападки больно ужалили Сент-Экса и подтолкнули его к проекту антисюрреалистического манифеста в форме «Открытого письма Андре Бретону», над которым он некоторое время работал, хотя ничего, похоже, из этой затеи так и не вышло.

Менее резки, чем сюрреалисты, оказались франкоговорящие канадцы. Значительная их часть уговаривала Сент-Экзюпери приехать к ним. В конце концов, он сдался, согласившись в конце апреля съездить в Монреаль на поезде и поучаствовать в паре встреч на французском языке с читателями на тему его боевого опыта. Антуан согласился на поездку неохотно, не имея никакого желания покидать Соединенные Штаты, и то только после того, как его литературный агент Максимилиан Беккер и его издатель Куртис Хичкок были торжественно заверены канадским консульством в Нью-Йорке и высокопоставленным бюрократом в Вашингтоне, что Сент-Экзюпери может предпринять двухдневную поездку без выправления специальных бумаг. Но, оказавшись в Канаде, он столкнулся с тем, что у него нет визы для обратного въезда в Соединенные Штаты. Последовали десять дней лихорадочных переговоров по телефону, пришлось написать не одно письмо. У Сент-Экса повторялись ночные печеночные колики из-за ставшего обыденным состояния нервотрепки. Консуэла примчалась из Нью-Йорка позаботиться о нем, но происшедшее оставило противный привкус желчи во рту и укрепило уверенность, что в Вашингтоне да и в Нью-Йорке имелись люди, стремившиеся доставить Антуану неприятности, то ли потому, что он был недостаточным сторонником Петена, то ли из-за его плохо скрываемого отвращения к тому, что он любил называть «фашизмом без доктрины» генерала Де Голля.

Хотя печень прошла по возвращении в Нью-Йорк, Сент-Экзюпери, кажется, страдал от возвращающихся приступов лихорадки последующие несколько месяцев. Чтобы избежать всепроникающей жары манхэттенского лета, они с Консуэлой арендовали простой дощатый дом в Вестпорте, штат Коннектикут, где могли охлаждаться в водах Лонг-Айленд-Саунд. Шахматную доску установили на деревянных ступенях, и здесь Сент-Экс провел много долгих часов, оттачивая гибкость ума в борьбе с гостями вроде Дени де Ружмона, приезжавшими провести недельку в обществе супругов. Чтобы замаскировать свою дьявольскую хитрость под видом беспечности, Тонио громко насвистывал, якобы легкомысленно предаваясь восторгу весенней поры, выводя из себя своего сердитого противника. Но наконец и Ружмон нашел противодействие: он начинал исполнять отнюдь не похожую на песнь дрозда какофонию, и этого было достаточно, чтобы полностью довести сокрушенного Тонио до невменяемого состояния.

Однажды Антуан возвратился из Нью-Йорка, неловко неся длинную черную коробку под мышкой. Когда крышку открыли, там оказался щенок бульдога, испуганный и дрожащий. Это был подарок Консуэле, потерявшей своего небольшого Юти, пекинеса королевских кровей (с родословной от собак китайского императора). Новое приобретение нарекли Ганнибалом, несомненно из-за некоторого присутствия в его жилах карфагенской крови, и Дени де Ружмону, назначенному гофмейстером управляющего двором короля, было дано деликатное поручение выгуливать его императорское высочество взад и вперед по пляжу.

Подарок не сумел смягчить недовольство Консуэлы этим дощатым бунгало, слишком маленьким для ее причудливого вкуса. Уже через несколько недель Дени де Ружмон обнаружил, что они водворились в Итон-Нек (около Нортпорта, Лонг-Айленд) в обширном поместье под названием Бевин-Хаус. Расположенное на «мысе, оперенном качающимися на ветру деревьями» (если цитировать дневник швейцарского писателя), поместье отличалось гордой уединенностью среди тростников и извилистых лагун, окружавших его с трех сторон, как «на острове среди тропических лесов».

«Я хотел хижину, а оказался в Версальском дворце!» – раздраженно воскликнул Сент-Экс в тот вечер, когда его с трудом заставили посетить это чудо, опоясанное лагуной. Но (как это удивительно похоже на него!) уже через несколько дней Сент-Экс наслаждался, как моллюск, в этом огромном особняке-раковине.