Олег Царев - Роковые иллюзии

«Наше расставание было трогательным», — утверждал Феоктистов, вспоминая, как разволновались супруги, когда он прощался с ними в надежде скоро снова увидеть их. Мария, провожая его до лифта, вдруг сжала его руку. «Будьте верны себе и никогда, ни за какие миллионы, не предавайте свою страну. Родина — это все», — сказала она, и глаза ее наполнились слезами [862].

Феоктистов не знал в то время, что, закрывая дверь лифта, он прерывал последнюю связь КГБ с этой супружеской четой. С неподдельной скорбью узнал он через три месяца после своего посещения, что Мария Орлова умерла от сердечного приступа 16 ноября 1971 г Лишившись своего преданного друга, Александр Орлов продолжал работу над книгой личных воспоминаний, когда 25 марта 1973 г. у него случился сердечный приступ. Его увезли в кливлендскую благотворительную больницу Сент-Винсент, где он в течение двух недель поражал врача упорством, с которым боролся за жизнь и которое проявлял в течение всех семидесяти восьми лет своей жизни [863].

Последние страницы дела Орлова, хранящегося в КГБ, содержат письмо, написанное им одной из своих родственниц, — первое и последнее письмо, написанное им в Советский Союз за тридцать пять лет. Это письмо, датированное 2 декабря 1972 г., он написал Вере Владиславовне, младшей сестре своей покойной жены Марии. Это был первый и последний его контакт с кем-либо из родственников в СССР после бегства из Испании в 1938 году. Он рассказывал ей, что недавно его посетил один советский дипломат, который дал ему ее адрес. Письмо было личное: он вспоминал в нем, как виделся в последний раз в 1920 году со своими свояченицами, когда служил в 12-й армии в городе Ровно. Он представился ей как Лев Никольский, «писатель», использовавший имя Александр Орлов. Расспрашивая о жизни в Советском Союзе, он попросил родственницу сообщить ему, как поживают те из его родных, кто еще жив, и дал ей адрес своего адвоката на Мэдисон-авеню, куда она могла прислать ответ. Он хотел знать, в частности, хорошо ли ухаживают за могилой матери Марии, Екатерины Ивановны, и предлагал заказать и послать в СССР «могильную плиту из польского гранита» с соответствующей надписью [864]. Даже если он когда-либо получил ответ, в архивных документах КГБ об Этом нет сведений. Маловероятно, что ответ на эту его последнюю попытку связаться со своими родственниками в Советском Союзе обнаружится где-нибудь среди личных бумаг Орлова. Личные документы, так же как и некоторые другие неоконченные записи, были опечатаны после его смерти по постановлению федерального суда и отправлены на хранение в национальные архивы с указанием не предавать их гласности до 1999 года. Но даже когда они будут открыты, весьма сомнительно, что они должным образом объяснят, чем оправдывал сам Орлов свою загадочную роль, или ответят на вопрос: почему Александр Орлов остался преданным слугой революции, как считали в КГБ, и так и не стал самым высокопоставленным офицером из всех когда-либо бежавших из рядов советской разведки, как это долго утверждали его американские хозяева?

Нет сомнения в том, что до 1938 года Орлов верно служил интересам своих хозяев в Кремле. Он сыграл известную роль в разработке как теории, так и практики создания тайных агентурных сетей, подобных кембриджской. Он во многом способствовал тому, что за КГБ упрочилась репутация органа, настойчиво внедряющего своих агентов в правительства западных стран. Документы из архивов российской разведки разоблачают миф о том, что Орлов, сбежав на Запад для спасения своей жизни, передал американцам «бесценное наследство», вооружившее их в борьбе с коммунизмом.

Как теперь выяснилось, Орлов скрывал самую ценную часть своего наследства, отказавшись разоблачить Филби и других членов оскбриджской сети. Таким образом, хотя активная карьера Орлова как оперативного офицера советской разведки, возможно, и закончилась в 1938 году, он продолжал вносить реальный, пусть даже и пассивный, вклад в операции КГБ периода «холодной войны», не раскрывая американцам всего, что было ему известно. Именно поэтому то, что приспешники Сталина попытались бы ликвидировать Орлова, если бы не его успешный шантаж, представляет собой нечто вроде исторического парадокса. В то же самое время сам успех его шантажа стал основанием для того, чтобы этот сложный человек не выдал советские агентурные сети, которые он помог создать.

Если бы Орлов нарушил верность долгу перед ленинской революцией и выдал ФБР секретный список тайных советских агентов, вместо того чтобы скрывать информацию, он, возможно, в одиночку изменил бы ход истории. Если бы он разоблачил «нелегальные» агентурные сети в 1938 году, он лишил бы Сталина жизненно важной информации, получаемой от таких агентов, как Филби, и от членов «Красной капеллы», которая играла важную роль во время второй мировой войны. Если бы он выдал эти секретные советские сети, агенты КГБ, возможно, никогда не добыли бы секреты атомной бомбы. Роль Орлова в советской разведке была столь велика, что один бывший старший офицер ЦРУ называет его «единственным в своем роде, самым разносторонним, мощным и результативным офицером за семьдесят три года существования советской разведывательной службы».

«Орлов остался профессионалом до конца своих дней, — так высказался о нем сотрудник ЦРУ, который знал его лучше всех и был убежден, что он так и не рассказал всего, что ему было известно. — Он раскрывал только то, что хотел раскрыть, и, как правило, в ответ на наши факты приводил собственные» [865].

До своего смертного часа Александр Орлов был замкнутым человеком, который стал одной из многих жертв глубокой человеческой трагедии. Его встреча с Феоктистовым и его первое и последнее письмо домой за более чем тридцать лет показывают, что он умер одиноким изгнанником, предпочтя остаться непоколебимым приверженцем ленинского коммунистического мировоззрения. Одаренный высоким интеллектом и огромной практической сметкой, мастер обмана никогда бы не признал, что пал жертвой роковой иллюзии, что марксистская утопия была неосуществимой мечтой, которая к моменту его смерти уже была закована в янтарь времени.

Выдержки из донесений в Москву «Корсиканца» и «Старшины» за шесть месяцев до нападения Германии на Советский Союз

Январь 1941 года:

«В кругах, группирующихся вокруг «Херрен-клуба», нарастает мнение, что Германия проиграет войну (на западном фронте. — О. Ц.) и в связи с этим нужно договориться с Англией и Америкой, с тем чтобы повернуть оружие на Восток» [866].

«В штабе авиации Германии дано распоряжение начать в широком масштабе разведывательные полеты над советской территорией с целью фотосъемки всей пограничной полосы. В сферу разведывательных полетов включается также и Ленинград» [867].