Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Совершенно несомненно, что именно национально-освободительное движение, поднявшееся против наполеоновского вторжения в 1812 году в России, а затем перекинувшееся на другие страны Европы, и было основной и самой действенной силой, сокрушившей наполеоновское господство в Европе.

Но нельзя забывать, что одновременно с народом, вынесшим главную тяжесть освободительной борьбы, в этой борьбе участвовали, занимая ключевые, господствующие позиции, и правительства европейских монархий. В 1812 году, когда Наполеон стоял у Москвы, весь русский народ объединился для освобождения страны от поработителей. Осенью 1812 года на Бородинском поле, на подступах к Москве, плечом к плечу сражались генерал Милорадович и Пестель. Пройдет тринадцать лет, и Пестель и его друзья по декабристскому движению будут представлять будущую Россию, устремленную к свободе, генерал Милорадович (хотя лично он не был худшим из сановников) — царский режим, душивший все живые силы страны.

В 1812–1813 годах эти две разнородные по своей природе струи — народная и реакционная — как бы слились. Российская, прусская, австрийская монархии, торийская Англия диалектикой исторического развития были втянуты в борьбу с наполеоновской империей. Не случайно в 1812 и 1813 годах самодержавие или слуги феодально-абсолютистской монархии охотно прибегали к слову «свобода». Но чем дальше развертывалась борьба против наполеоновской Франции, чем явственнее определялась победа над наполеоновским гнетом, тем все отчетливее выявлялась противоположность этих разных устремлений.

В ходе событий 1813–1814 годов Европа была освобождена от чужеземного французского гнета. В историческом развитии общества это было шагом вперед. Но когда союзные армии вошли в пределы Франции, встала новая дилемма: в каком направлении пойдет отныне общественное развитие?

Диалектика исторического развития снова меняла содержание войны. Если в 1812, 1813, даже в начале 1814 года война против наполеоновского господства была исторически прогрессивной — она освобождала народы Европы от чужеземного гнета, то с момента, когда союзные армии двинулись на Париж, преследуя свои отнюдь не освободительные цели, война еще раз изменила свое содержание — она стала реакционной, несправедливой со стороны союзников.

Выше было рассказано, как в октябре 1812 года генерал Мале, предпринявший смелую попытку свергнуть наполеоновскую власть, противопоставил империи республику. Когда могущество наполеоновской империи было сломлено объединенными действиями народа и войск европейских монархий, встала во весь рост дилемма: куда пойдет Франция — вперед или назад? Идти вперед — это значило укреплять буржуазно-демократические преобразования, это значило идти вслед за генералом Мале по пути восстановления республики.

В критические часы французской истории народ был отстранен от участия в решении судеб страны. Будущность Франции определяли не европейские народы и не французский народ, а вступившие как победители в столицу французского государства главы союзных армий. Русский самодержец, австрийский император, прусский король, торийская Англия, давний враг Франции, — вот кто решал судьбу побежденной страны.

Когда Талейран осторожно первый раз рискнул намекнуть Александру I на возможность восстановления власти Бурбонов, он встретил отрицательное отношение царя. К Бурбонам, к французским эмигрантам за двадцать минувших лет пригляделись. В несчастье они не сумели сохранить ни благородства, ни достоинства; симпатии к ним были поколеблены, и Александр склонялся первоначально в пользу Евгения Богарне, пасынка Наполеона, либо Бернадота, либо в пользу кого-либо другого из членов династии Бонапартов, либо из любой другой династии, но не из дома Бурбонов [1205] Cm. JI. А. Зак. Монархи против народов. М., 1967; J. Delebecq. La premiere Restauration et les «Fourgons de l'etranger». Paris, 1814. .

Австрийское правительство, император Франц II особенности Меттерних не возражали против установления регентства Марии-Луизы. Меттерних надеялся через посредство дочери австрийского императора укрепить австрийское влияние в Париже. Но именно по этим же мотивам против этого плана возражали Англия и Россия. Талейрану повезло; в эти решающие часы у него не оказалось соперников: самый опасный и изобретательный — Фуше был вне Парижа, остальные выжидали. Умело используя разногласия и отсутствие определенных мнений у победителей, Талейран шаг за шагом, обманывая своих собеседников, сумел внушить мысль о неизбежности возвращения Бурбонов. Тогда-то этот человек, которого не без оснований считали гением беспринципности, выдвинул идею, что нужно защищать прежде всего принцип. «Людовик XVIII — это принцип», — утверждал Талейран, принцип легитимности, законности власти. Нет надобности разъяснять — это самоочевидно, что лично Талейрана принцип легитимизма интересовал так же мало, как и судьба Бурбонов. Но он столько раз предавал и продавал Наполеона, он так страшился возмездия этого сильного человека, что ему необходимо было сделать невозможным его возвращение когда-либо к власти. Бурбоны и принцип легитимизма в наибольшей мере соответствовали этой цели. И верно, принцип легитимизма пришелся по вкусу и Александру I, и прусскому королю, и австрийскому императору. То был принцип, способный объединить все монархии, стремившиеся подавить народные движения, пробуждавшиеся в Европе [1206] G. Lacour-Gayet. Talleyrand, t. II, p. 376–429. .

Талейран был не прочь создавать еще более надежные гарантии. Хотя он и защитил себя от мести бывшего императора могущественной коалицией европейских держав, он все же чувствовал себя неспокойно; он не мог отделаться от непреодолимого страха перед повергнутым, но сохранившим жизненные силы противником. В его разговорах в апреле 1814 года все чаще стала прорываться фраза: «Если бы император был мертв, то…» В самом деле, насколько спалось бы лучше, если бы император был мертв. По-видимому, Талейран был склонен в ту пору перейти от мечтаний к практике. Некий граф де Мобрей, прожигатель жизни и головорез, с бандой таких же, как он сам, разбойников должен был направиться в Фонтенбло: ему поручалось выполнить то, что не удалось в свое время Кадудалю. Поклонники Талейрана и он сам утверждали позднее, что нет документов, подтверждающих причастность князя Беневентского к этому покушению. Но в делах такого сорта документы вообще не сохраняются; все же остальное заставляет думать, что Мобрей был орудием в руках Талейрана. На процессе Мобрея 1814 года он прямо утверждал, что предложения убить Наполеона были сделаны ему в особняке Талейрана на улице Сен-Флорентан; владелец особняка находился в соседней комнате, и предложения шли от его имени. От покушения в Фонтенбло по многим причинам пришлось отказаться. Но когда Наполеон был отправлен на Эльбу, Мобрей со своими бандитами был послан вдогонку. Он должен был настичь экипаж императора. Возможно, Наполеон уже слышал нарастающий перестук копыт приближающейся погони. Но по пути Мобрею неожиданно представилась возможность овладеть бриллиантами бывшей королевы Вестфальской. Он предпочел синицу в руки… и Наполеон избег кинжалов убийц [1207] Fr. Masson. L'affaire Maubreil. Paris, 1907; G. Lacour-Gayet. Talleyrand, t. II, p. 402–406; E. Dard. Op. cit., p. 357–358, и в многочисленных мемуарах эпохи (Паскье, Лавалетта и других). .