Анатолий Кожевников - Записки истребителя

- Три есть, разрешите преследовать! - войдя в раж, кричит Егоров.

- Не разрешаю!

Перестраиваю боевой порядок эскадрильи для встречи возможных новых групп противника. Летчики быстро, не мешая друг другу, выполнили команду... Но вот уже кончается наше время прикрытия, а немцев нет. Вдруг слышу: Ястребок, видите южнее деревни рощу?

- Вижу.

- Штурмуйте по северной опушке. Там пехота, ждем атаки, - приказывала "земля", называя позывной командующего.

Построив эскадрилью в правый пеленг, с левым разворотом завожу ее на штурмовку. Опушка стремительно несется навстречу. По мере ее приближения становятся видны темно-зеленые фигурки гитлеровцев. Как много их! Нажимаю на гашетки. Пулеметные очереди режут воздух. Едва не задевая верхушек деревьев, замкнутым кругом проносится вся эскадрилья.

- Молодцы, истребители, - звучит голос с "земли". - Пехота шлет благодарность, прошу повторить заход!

- Бить до последнего патрона, - передаю команду и повторяю атаки одну за другой.

Зенитные установки немцев захлебываются в бессильной злобе.

Последняя атака... Короткая очередь - и на моем самолете пулеметы замолкли: патроны все. Перевожу машину в набор, позади, поливая врага огнем, один за другим проносятся остальные летчики.

- Работу закончили, - передаю по радио.

- Благодарю за...

Глухие удары по самолету прервали передачу с земли. Раненый мотор остановился. Сохраняя скорость, перевожу машину в угол планирования и направляю ее в сторону своей территории..

Под крылом, совсем близко, мелькает изрытая снарядами земля, одна за другой проносятся вражеские траншеи. Надо лететь еще хотя бы две секунды, хотя бы секунду... Но самолет, подчиняясь законам аэродинамики, теряет скорость и идет на посадку. Прикидываю место возможного приземления. Оно между траншеями, на "ничейной" земле. Еще мгновение - и посадка.

Быстро выскакиваю из кабины и, отбежав метров десять, бросаюсь в воронку. Пули, взрывая землю, стелются веером над моим убежищем. Попал, нечего сказать. Тут надо как следует поразмыслить. Освободившись от парашюта, приготавливаю пистолет и гранату - подарок комиссара Гаврилова. Вспомнились его слова: "На, командир, гранату, вози с собой, может, и пригодится". Вот уже год, как она была для меня своеобразным талисманом. Теперь граната может оказать неоценимую услугу, может быть, спасти: жизнь. Спасибо тебе, комиссар! Сквозь свист пуль и противное завывание мин слышу голоса: - Русь, сдавайся! "Сейчас сдамся, гады. Жаль, что граната одна", подумал я, снимая предохранительную чеку.

- Подходи, кому жить надоело! - И швырнул гранату в направлении голосов.

Раздался взрыв, но не такой сильный, как я ожидал.

Мне хотелось, воспользовавшись взрывом гранаты, выскочить из воронки и добраться до своей траншеи. Я при поднялся и тут же упал. Правая нога бессильно подкосилась.

Наша артиллерия открыла убийственный огонь. Одним из снарядов, очевидно, был выведен из строя пулемет, который не позволял мне высунуться из воронки Разрывы снарядов прижали к земле вражескую пехоту.

В этот счастливый для меня момент в воронку вскочил наш пехотинец, который и помог перебраться к своим.

Отправиться в госпиталь я не согласился и отлеживался в своей землянке. После каждого вылета Семыкин подробно информировал меня о положении дел, а вечерами мы по-прежнему анализировали проведенные бои.

12 июля в районе Прохоровки разыгрался ожесточенный танковый бой. С обеих сторон в нем участвовало до полутора тысяч танков. Танковый таран, как гитлеровцы именовали свой удар, не пробил нашей обороны. "Фердинанды", "тигры", "пантеры" топтались на месте, горели, подожженные нашей артиллерией, подрывались на наших минах. Лишь за один день этого сражения было уничтожено 400 фашистских танков и самоходных орудий.

До 15 июля фашисты продолжали безуспешные атаки, а два дня спустя наши войска, измотав противника, перешли в контрнаступление и к 23 июля отбросили его на исходные позиции.

Эти дни я пролежал с больной ногой и о боях знал по рассказам товарищей.

- Какая тишина, - говорит возвратившийся из госпиталя Кузьмин. - Будто и боев не было.

- Ого, не было, - смеется Орловский. - От эскадрильи рожки да ножки остались, а он - боев не было.

Иди посмотри, что за картина около Прохоровки да на Обояньском шоссе.

А картина была воистину неописуемая. Тысячи обгорелых танков, орудий, самолетов усеяли белгородские и курские поля...

Наша эскадрилья нанесла врагу большой урон, но и сами мы понесли немалые потери. Самолеты у нас были, но не хватало людей. Иные погибли, иные были ранены и не могли летать. Пожалуй, только Орловский да Аскирко не получили ни одной царапины.

- Я заговоренный, - шутил Аскирко. - Для меня немцы еще ни снаряда, ни пули не сделали.

Нас отводили в тыл, а навстречу нам, сотрясая землю, шли танковые соединения, артиллерийские бригады, летели авиационные полки, шла пехота. На их долю выпало развивать успех контрнаступления, гнать врага на запад.

В Никольских лесах под Воронежем мы получили десятидневный отдых, а после, погрузившись на транспортные Ли-2, полетели на формирование в далекий тыл, на Кавказ.

НОВАЯ ПЕРЕФОРМИРОВКА

Сразу же по прилету мы с головой окунулись в учебу. Нужно было досконально изучить новый тип самолета, освоить его в воздухе. Дело давалось тем успешнее, что бывалые наши люди хорошо знали авиационную технику, а молодые быстро перенимали их опыт.

Молодежь мы старались подобрать получше - порасторопнее, посмелее, а главное, любящую самолет и рвущуюся в бой. Однажды, когда после полетов я направлялся в общежитие, ко мне подошли два летчика запасного полка. Оба крепыши, с мальчишескими задорными лицами, но строгими и умными глазами. Один из них, считавшийся, видимо, вожаком, твердо отрапортовал: - Младший лейтенант Мотузко. Разрешите обратиться?

- Слушаю вас.

Младший лейтенант стал жаловаться, что он и его товарищ не попали в наш полк, а им очень хочется на фронт и побыстрее. Мы, говорил он, приехали сюда не для того, чтобы сидеть и ждать, в то время когда вся страна воюет, а побыстрее влиться во вновь формирующуюся часть...

- Сидим здесь в тылу, в город показаться стыдно. Если можно, возьмите нас хоть сверх комплекта, - закончил он.

- А драться будете хорошо?

- Грудь в крестах или голова в кустах, - отчеканил Мотузко.

Мне вспомнилось как самому хотелось на фронт в первые дни войны, мое первое представление комиссару полка, когда я тоже был младшим лейтенантом и почти так же, как этот парень, отвечал на вопрос комиссара. Я пообещал Мотузко и его товарищу Сопину, что замолвлю за них слово перед начальством.

Через два часа новички были зачислены в мою эскадрилью, а Мотузко к тому же стал моим ведомым-напарником.