Карл Абсхаген - Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг.

В первой декаде февраля 1945 г. во Флоссенбург прибыла новая партия «важных персон». Надзиратель сообщил Лундингу, что у него появился любопытный сосед. Говорил он о нем с глубоким возмущением: дескать, в камере № 22 находится величайший преступник адмирал Канарис, предавший фюрера и Германию. Услышав фамилию заключенного, Лундинг сразу насторожился. Как бывший шеф датской военной разведки, он имел неплохое представление о руководителе немецкого абвера, хотя они никогда лично не встречались. Во время неоднократных визитов Канариса в Копенгаген в первые годы войны элементарный такт удерживал датского разведчика от контактов с «коллегой» из германского вермахта, оккупировавшего Данию в нарушение международного права и нейтрального статуса страны. Но как Лундингу было известно из абсолютно достоверных источников, Канарис всеми имеющимися в его распоряжении средствами и способами старался ограждать Генеральный штаб Дании от произвола СС и гестапо. В тот период он много раз видел Канариса в вестибюле и в ресторане копенгагенской гостиницы «Д’Энглетер», а потому ему не составило труда узнать адмирала, когда тот прогуливался во дворе или проходил по коридору. Видя эту седую голову и большие голубые глаза, не потерявшие за многие месяцы заключения своего характерного блеска, ошибиться было невозможно. Правда, лицо утратило прежний свежий розовый цвет и сделалось землисто-серым – этот характерный оттенок приобретают лица всех заключенных, долгое время находящихся в заточении.

Мы располагаем показаниями Лундинга, подтверждающими, что к моменту прибытия во Флоссенбург Канарис не был сломлен ни физически, ни морально. Его бледность не походила на бледность мертвеца, он не выглядел изголодавшимся или истощенным, при ходьбе ноги не волочил, движения тела были быстрыми и уверенными. Вместо обычной арестантской одежды на нем был его собственный серый костюм, поверх которого он всякий раз, покидая камеру по любому поводу, надевал пальто из серого твида. Он также постоянно носил чистую верхнюю сорочку с белым воротничком и галстуком – постоянно, вплоть до его последнего допроса, когда он вышел из камеры без галстука. В своем стремлении унизить и сломить дух своего ненавистного врага гестапо держало Канариса в камере скованным цепями по рукам и ногам. И Лундинг отчетливо слышал, как цепи волочились по полу, когда Канарис ходил по камере из угла в угол. Только на время прогулок и допросов с него снимали цепи.

Через своего надзирателя Лундинг узнал, что, как и у него самого, у Канариса был особый рацион, то есть еду он получал в достаточном количестве и сравнительно удобоваримой из кухни, где готовили для охраны и обслуживающего персонала лагеря. Надзиратель помог и установить контакт между камерами № 21 и 22. Через него Лундинг передал Канарису письмо, в котором сообщал о себе, а также поделился практическими знаниями лагерных порядков. Полученный тем же путем ответ по стилю ничем не отличался от писем, отосланных Канарисом за годы пребывания в должности начальника разведки, и был написан с учетом, что их непременно прочтет гестапо. Подтвердив получение письма Лундинга, Канарис далее заверял, что его арест – это результат ошибок и недоразумений, что поставленные ему в вину преступные деяния он, дескать, не совершал. Осторожность Канариса была понятна и вполне оправданна, если принять во внимание личность «почтальона». В любом случае этот обмен письмами помог установить связь между двумя камерами.

Лундинг попытался наладить обмен информацией при помощи перестукивания через общую стену. Первая попытка окончилась неудачей: Канарис уже многое позабыл из алфавита морзянки, которой пользовался Лундинг за неимением других средств связи. Лишь много дней спустя счастливый случай помог найти другой шифр для общения. Однажды оба столкнулись в коридоре: Лундинг возвращался с прогулки во дворе, а Канарис ожидал вызова на очередной допрос. За короткое время пребывания вместе они успели договориться о новой системе передачи сообщений, в соответствии с которой весь алфавит разбивается на пять групп, при этом буква «О» отбрасывается. Всякое послание начиналось с указания номера группы, затем называлась позиция буквы в данной группе и т. д.

Уже в первый же вечер между Лундингом и Канарисом состоялся разговор через стену, который не прекращался все последующие недели. Сначала процесс был очень медленным, Канарис постепенно осваивал новый способ связи, но прошло некоторое время, и соседи уже могли довольно оживленно беседовать. Лундинг хорошо знал немецкий язык, и это существенно облегчало взаимопонимание. Между прочим, в ходе обмена мнениями Лундинг смог убедиться, что его судьба хорошо известна Канарису.

Из этих, в основном ночных, разговоров Лундинг вынес впечатление, что Канарис, по крайней мере в первые недели пребывания во Флоссенбурге, не потерял надежды вырваться из ловушки, устроенной ему гестапо. Вновь и вновь повторял он, что у них нет против него никаких неопровержимых доказательств. Разумеется, Канарис отлично понимал, что конец власти нацистов близился с невероятной быстротой. Как ни старалась охрана изолировать арестованных от внешнего мира, ей это плохо удавалось. Кроме того, таким опытным разведчикам, как Канарис или Лундинг, не составляло большого труда уже на основании поведения своих тюремщиков делать определенные выводы относительно развития событий за стенами концентрационного лагеря. И Канарис рассчитывал тянуть следствие до тех пор, пока не рухнет нацистский режим и не распахнется дверь его камеры.

Эта надежда – хотя порой и подавляемая присущими его натуре извечным сомнением, которое с годами сделалось только сильнее, – помогала Канарису в последние недели во Флоссенбурге выдерживать большие и маленькие страдания. К ним в первую очередь принадлежали бесконечные допросы, которые вели как лагерные следователи из эсэсовцев, так и сотрудники РСХА, специально приезжавшие во Флоссенбург для этой цели. Поначалу допросы проходили спокойно, без каких-либо эксцессов и применения физического насилия. Однако для человека чувствительного и впечатлительного, всю жизнь испытывавшего ужас перед грубой силой и людьми, внешний вид которых говорил о беспощадной жестокости, даже принудительное пребывание в одном помещении с такими людьми, как Старвицкий или шарфюреры Вольф и Вайе, было настоящим мучением. В сравнении с этой необходимостью нецензурная брань, насмешки и презрительные замечания, которые приходилось выслушивать от всяких эсэсовских подонков, уже не казались чем-то из ряда вон выходящим.

В долгие часы между допросами Канарис терзал себя размышлениями о том, всегда ли он поступал правильно, нельзя ли было, действуя иначе, отвратить ожидавшую его беду. Нет, он не осыпал себя упреками за измену фюреру. Судя по его высказываниям, обращенным к Лундингу, Канарис до конца был уверен в правильности своей принципиальной позиции по отношению к нацизму. Однако не следовало ли ему в отдельных случаях делать что-то лучше, искуснее, ловчее? Он постоянно думал о своих друзьях и единомышленниках, многие из которых томились в соседних камерах. Несмотря на все старания тюремщиков, которые из кожи лезли, чтобы изолировать заключенных друг от друга, уже через несколько недель весь концлагерь знал, что происходит в «бункере». И Канарису сразу же после прибытия во Флоссенбург стало известно о нахождении здесь Остера и Штрюнка, и для него не осталось тайной, когда в начале апреля в концлагере появился доктор Йозеф Мюллер. В своих усилиях создать завесу секретности эсэсовские парни действовали очень примитивно. И если не удавалось что-то выведать у надзирателей или узнать из подслушанных разговоров охранников, то помогало пристальное наблюдение за происходящим вокруг. Иногда при случайной встрече во дворе или в коридоре успевали обменяться отдельными словами или замечали где-нибудь на расстоянии знакомое лицо. Одним словом, у заключенных было достаточно пищи для размышлений, а нескончаемое однообразие дней и ночей не отвлекало от горьких раздумий.