Герман Гискес - Операция «Северный полюс». Тайная война абвера в странах Северной Европы

Это был жестокий удар. Я лично знал оберста Штеле. Прежде он служил в абвере и уже несколько лет заведовал приютом для сирот войны в Потсдаме. Приезжая в Голландию, он несколько раз посещал меня в моем штабе в Схевенингене, и я оказывал ему содействие во время служебных командировок в Голландию, совершавшихся под предлогом достать продовольствие для сирот. Гаагское ЗИПО переслало мне копию этого зловещего сообщения, одновременно отправив донесение в РСХА. В сопроводительном письме недвусмысленно намекалось, что я поддерживаю связи с ненадежными и предательскими элементами.

Очевидно, в ЗИПО знали о моем личном знакомстве со Штеле. В таких обстоятельствах мне осталось лишь доложить о произошедшем главе абвера-III в Берлине и попросить о проведении расследования, поскольку сам Штеле находился в Берлине. Оберет Гейнрих, глава абвера-III, поднял этот вопрос во время моего очередного приезда в Берлин и попросил меня лично поговорить со Штеле, а до тех пор не предпринимал никаких действий. Я отказался от разговора со Штеле на том основании, что он живет в Берлине и что подобные расследования находятся в компетенции местного руководства абвера. Оберет Гейнрих не согласился с этим аргументом, и я сумел уклониться от сомнительного поручения лишь под предлогом, что на следующий день мне нужно прибыть с докладом в Бреслау. В итоге Гейнрих приказал мне встретиться со Штеле и допросить его через несколько дней после моего возвращения в Берлин, но мне удалось избежать выполнения приказа, устроив так, что из Парижа мне прислали в Бреслау срочную телеграмму с вызовом на совещание, после чего я отправился прямо в Париж, не заезжая в столицу.

Поразительное требование оберста Гейнриха лишь усилило мою решимость любой ценой держаться в стороне от таинственного дела Штеле. Фон, на котором оно разворачивалось, и его атмосфера мне чрезвычайно не нравились; у меня сложилось впечатление, что между главой абвера-III и Штеле существует какая-то связь, хотя я не смог выяснить ничего конкретного. Со временем я узнал из надежных источников, что Штеле входил в группу активистов немецкого Сопротивления в Берлине. Эти события послужили мне очередным напоминанием ни в коем случае не упоминать имен сочувствующих, что так любили делать участники Сопротивления в Берлине. Начиная с жутковатого случая со Штеле я практически убедился в том, что эти люди не способны ничего добиться. Я просто не мог поверить в то, что известные мне члены Сопротивления обладают необходимыми конспираторскими навыками, чтобы совершить в Германии революционный переворот. Успех ответного удара РСХА после покушения 20 июля [12]лишь подтвердил мои опасения.

Вернувшись в Дриберген после поездок в Берлин, Бреслау и Париж, я в частном порядке сообщил оберсту Гейнриху, что не в состоянии исполнить предназначенную мне роль в деле Штеле. Было бы лучше, если обвинение в том, что я неосознанно совершил акт предательства, исходило из нейтрального источника, а именно от соответствующей службы абвера в Берлине. Несколько месяцев спустя я услышал, что расследование не принесло никаких сюрпризов и что Штеле был арестован гестапо по подозрению в нелегальной деятельности. После покушения 20 июля его казнили.

Нечто подобное мне довелось испытать в результате еще одного контакта с немецким подпольным движением. В момент инцидента со Штеле я прервал личные связи с оберстом Фрайхерром фон Ренне, главой западного отдела Генштаба по иностранным армиям, которые завел по служебным соображениям. Исходя из опыта работы в абвере-I я испытывал крайние сомнения в прямолинейных методах фон Ренне и его необузданном темпераменте, хотя не в меньшей мере восхищался его выдающейся личностью и непоколебимой верой в возвышенные идеалы подпольного движения.

Второе бегство трех агентов «Северного полюса» в декабре 1943 года произошло в обстоятельствах, почти идентичных первому инциденту, за исключением того, что на этот раз узники вырвались из камеры через потолок и сбежали по крыше. Один из них был более или менее случайно схвачен в январе и водворен обратно в Харен. Прочие – агенты Ритсхотен и ван дер Гиссе – оставались на свободе, и мы напали на их след лишь в апреле 1944 года.

Тем временем радиоконтакты «Северного полюса» продолжали поддерживаться и обе стороны обменивались незначительными сообщениями, что не давало мне возможности противиться требованиям ЗИПО перевести агентов «Северного полюса» в немецкую тюрьму или концлагерь. До того момента этих людей не увозили из Харена из-за моего требования, чтобы они всегда были доступны для допросов. Теперь же меня просто уведомили, что большая их часть переведена в тюрьму в Ассене.

В марте 1944 года я предложил Берлину положить конец радиоконтактам, которые уже не могли никого обмануть, отправив с этой целью финальное послание. Мне тут же приказали предоставить на одобрение в берлинский абвер проект этого послания, которое должно было содержать уверенность в окончательной победе. Мы с Хунтеманном принялись сочинять послание, которое бы отвечало не только требованиям Берлина, но и нашим размышлениям над двухлетней мистификацией, которую мы вели с таким успехом. Это послание – первое, которое предстояло отправить незашифрованным, на обычном языке, тем не менее не должно было ни в чем отступать от стандартов тысячи с чем-то ранее отправленных нами шифрованных донесений. Мы уселись за мой стол и обменялись первыми набросками текста, в надежде придумать что-нибудь, достойное такого уникального случая. Каждый из нас сочинял по очереди несколько фраз, словно при игре в буриме, и в итоге получилось следующее:

«Господам Бланту, Бингему и компании, Наследники лимитед, Лондон. Мы догадываемся, что вы были вынуждены некоторое время вести дела в Голландии без нашей помощи. Мы тем более сожалеем об этом, поскольку долгое время оставались вашими единственными представителями в этой стране к нашему взаимному удовлетворению. Тем не менее можем вас заверить, что, если вы подумываете нанести нам на континент сколько-нибудь масштабный визит, мы уделим вашим посланцам точно такое же внимание, как и прежде, устроив им не менее теплую встречу. Надеемся на скорое свидание».

Перечисленные в начале послания имена принадлежали руководителям нидерландской секции СОЕ. Этот черновик мы переслали на одобрение в Берлин. Однако там, очевидно, были заняты более важными делами, и нам пришлось ждать две недели, прежде чем после пары напоминаний пришло разрешение передать послание без каких-либо поправок.

31 марта я передал незашифрованный текст на станцию радиоперехвата, приказав на следующий день отправить его в Англию по всем каналам, находившимся под нашим контролем, – их в то время насчитывалось десять. Мне пришло в голову, что 1 апреля – самая подходящая для этого дата.