Майлз Трипп - Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945

На следующий день я проводил Одри на станцию, и она села в поезд на Ливерпуль. Она планировала провести с матерью неделю перед тем, как вернуться в Бери-Сент-Эдмундс, где собиралась оставаться, пока мой тур не будет закончен. За это время я должен был попытаться подыскать комнату в пансионе. При моем содержании было слишком дорого проводить каждую ночь в отеле «Ангел», хотя мы и полюбили это место, а его персонал относился к нам с добротой, выходившей далеко за рамки правил обычного хорошего гостиничного гостеприимства.

27 февраля мы вылетели на «Эй-Эйбле», чтобы нанести бомбовый удар по заводу бензола около Гельзенкирхена, а на следующий день, снова на «Эйбле», бомбили завод бензола «Нордштерн» в Гельзенкирхене. В ходе обоих вылетов во время захода был довольно опасный зенитный огонь.

1 марта мы провели на земле. Война приближалась к концу, но я не знал об этом. Я научился жить настоящим, будущее было столь же непроницаемым, как дрейфующие перистые облака, а прошлое стало исчезнувшим городом, скрывшимся под кучевыми облаками. Я летел в ограниченном пространстве между слоями облаков, и жизнь ощущалась через чувства, обостренные желанием выжить и поразительно не загроможденные щемящими мыслями в мозгу.

Вкус был вкусом сигареты после жевательной резинки, бекона и яичницы перед вылетом и тушеной фасоли после него, – мы никогда не ели фасоль перед вылетом, если не хотели доставить неудобство товарищам. Вкус также был вкусом бензина, выкачивавшегося через резиновые шланги из автомобилей RAF, и вкусом рома во время докладов офицеру разведки. Запах был запахом кокса из печки в бараке, самолетной смазки, гликоля, перегретого летного комбинезона, воздуха Суффолка с легкими ароматами соленого морского бриза и сосны, поджаренного хлеба и специфического внутреннего аромата «Ланкастера». Осязание было ощущением пальцев ног, шевелившихся в теплоте летных ботинок с меховой подкладкой, руля мотоцикла, вибрировавшего на скорости, трех перчаток (шелковой, шерстяной и кожаной) на каждой руке, клавиш фортепьяно, длинных волос, текстуры бумаги всех сортов. Звуки были звучным ревом авиационных двигателей, шотландским акцентом Джока Хендерсона, смехом Одри, австралийским жаргоном Дига, йоркширским говором Джорджа и Леса, видоизмененным ливерпульским диалектом Пола и произношением человека, бывшего родом из округа Халф-Вэй-Три города Кингстон на Ямайке. Образы были видами неба во всех цветах спектра, окрестностей аэродрома, фасада отеля «Ангел» и переливавшихся маслом луж.

Необходимость выполнить десять дополнительных вылетов не изменила наши характеры, но подчеркнула их особенности. Пол стал более неугомонным и эксцентричным, Джордж – то еще более восторженным, то меланхоличным, Рей – более агрессивным, Диг командовал еще больше, а Гарри стал более насмешливо-циничным и раздражительным. И только Лес оставался почти таким же, надежным и благоразумным, и я завидовал его невозмутимой манере вести себя и молчаливой деловитости. Безразличие к добродетельным чувствам сострадания, терпимости и милосердия укрепилось внутри меня, но эти качества в других были почти невыносимы.

Я не понимал, что жизнь, которой мы жили, была ограничена во времени и что это время заканчивалось. Я продолжал жить сиюминутными чувствами, казавшимися вечными, со своего рода первозданным восторгом и удивлением.

На второй день марта на инструктаже нам сообщили, что будем бомбить Кельн. После каждого рейда на этот город газеты объявляли, что он мертв, но когда мы получили приказ выполнить наш четвертый налет, то казалось, что Кельн стал символом бесконечного возрождения, как Феникс1. Противовоздушная оборона, как нам сказали, состояла из четырехсот пятидесяти пушек; не требовалось большого воображения, чтобы представить, во что это количество могло превратить квадратный километр неба. Нам приказали бомбить, только используя систему GH, и если она окажется непригодной, то ни в коем случае нельзя бомбить визуально. В течение всего инструктажа несколько раз подчеркивалось, что не должно быть никакой визуальной бомбежки.

Когда мы поднялись в воздух, снова на «Эйбле», хотя он и летел очень вяло, я заметил, что бомбовые прицелы практически вышли из строя.

1 Имеется в виду древнеегипетский миф о сказочной птице Феникс с золотыми перьями, которая прилетала в Египет с востока. Она устраивала в храме Солнца гнездо и сгорала в нем, как в костре, но вновь возрождалась из пепла каждые 500 лет.

– Они никогда не были особо полезны, не так ли, напарник? – спросил Диг.

– Как и выдохшиеся пилоты, – добавил Пол.

– Вообще все это проклятое занятие, – произнес Рей.

По мере приближения к Германии я нервничал все больше и больше. День был ясный, и снизу поток из приблизительно ста пятидесяти «Ланкастеров» походил на стаю пескарей, плывущих в чистой синей воде. Затем, когда мы уже видели Кельн, Лес доложил: «Система GH неработоспособна. Мы не можем бомбить».

Город со всеми его нервными узлами и окончаниями лежал как на тарелке. Это была прекрасная цель, но ни одна бомба не упала с бомбардировщиков, и невероятно, но и ни одно зенитное орудие не открыло огонь. Это было, как если бы мы принимали участие в некоем воздушном параде в мирное время, потому что «Ланкастеры» невредимыми и не причинив вреда пролетели над Кельном, плавно развернулись и легли на курс домой.

– Подарите мне еще пять таких полетов, как этот, – произнес Пол.

Два дня спустя мы нанесли дневной визит в Ванне-Айккель, чтобы разрушить коксохимический завод. Двигатели «Эйбла» работали с перебоями, и, хотя разрывы зенитных снарядов возникали, как блохи, выскакивавшие из овечьей шерсти, Диг и Рей больше беспокоились о поддержании высоты, чем о том, что в нас могут попасть.

Джок Хендерсон и его механики, как обычно, ожидали возвращения «Эйбла», и после разговора с Дигом он сказал, что не может идти никакой речи о еще четырех вылетах на «Эйбле» без капитального ремонта. Он собирался отметить «Эйбл» как непригодный для эксплуатации, но Диг напомнил, что в эскадрилье нет никаких запасных самолетов, а мы не хотели оставаться на земле или летать на другом самолете. Наконец, с выражением лица, напоминающим Шотландскую низменность [122]дождливым днем, Джок согласился дать подтверждение пригодности «Эйбла» для эксплуатации, которое, очевидно, шло против его совести и самолюбия как инженера.

Когда следующим утром мы полетели к Гельзенкирхену, чтобы бомбить завод бензола, стало ясно, что Джок был прав и «Эйбл» практически непригоден к использованию. Новый второй пилот – молчаливый австралиец, который мог бы быть хорошим нападающим в регби, – сидел около Дига и наблюдал, как другие «Ланкастеры» обгоняли «Эйбл», пока он не стал последним в потоке, и, когда мы, наконец, дотащились до линии фронта, в поле зрения был только один бомбардировщик. Я не знаю, что он думал, когда слышал, как Лес сообщал об изменении расчетного времени прибытия к Гельзенкирхену, и каждый раз оно оказывалось позже предыдущего, или что он чувствовал, когда Диг с сожалением произнес: «Этот «ящик» и в самом деле загнулся», но в тишине, заполненной гулом работающих двигателей, я задавался вопросом, когда Диг решится повернуть назад.