Агата Кристи - Расскажи, как живешь

Насчет Салаха Хасана Макс соглашается, но за Абдула Азиза заступается: у парнишки острый глаз, он даже крохотной бусины не пропустит.

При приближении Макса к раскопу трудовой энтузиазм резко возрастает, то и дело раздается восторженное «Й'аллах», крики, пение, некоторые даже пускаются в пляс.

Корзинщики, тяжело дыша, носятся на сортировку и обратно, подбрасывая на обратном пути корзины в воздух.

Но довольно скоро прилив трудолюбия иссякает, и работа идет даже медленнее, чем раньше. Бригадиры все время подбадривают рабочих криком «И'аллах» и саркастическими репликами, впрочем совершенно недейственными от постоянного употребления:

— Ну что вы тащитесь, как старухи! Какие же вы мужчины! Еле ноги волочите! Как подыхающие коровы!

Я ухожу подальше от раскопа, на другую сторону кургана. Отсюда хорошо видны силуэты далеких синих холмов.

Усаживаюсь среди цветов и блаженно замираю.

Издалека ко мне приближается стайка женщин, судя по их красочным одеяниям, это курдки. Они собирают травы и коренья.

Вот они уже обступили меня и усаживаются в кружок.

Курдские женщины — веселы и красивы и любят ярко одеваться. У этих — оранжевые тюрбаны, а платья — зеленые, фиолетовые и желтые. Высокие, стройные, с гордо посаженной головой, они ходят прямо, чуть откинувшись назад. Бронзовая кожа, правильные черты лица, румяные щеки, а глаза чаще всего синие.

Почти все курдские мужчины разительно похожи на лорда Китченера [42]с цветной картинки, висевшей когда-то у меня в детской, — кирпично-красное лицо, огромные каштановые усы, синие глаза и воинственный взгляд.

Половина здешних деревень — курдские, а половина — арабские. Жизненный уклад в них примерно одинаков, религия — тоже, но никогда вы не спутаете курдскую женщину с арабской. Арабские женщины очень скромны и держатся в тени, они отворачивают лица, когда с ними заговариваешь, они осмеливаются смотреть на тебя только издали, а уж никак не в упор. Когда улыбаются, смущенно отводят глаза. Одежда на них черная или темных тонов.

Арабская женщина никогда не посмеет заговорить с мужчиной. Курдка же убеждена, что она ничем не хуже мужчины, а то и лучше. Она смело выходит из дому и не прочь позубоскалить с прохожими мужчинами. Ей ничего не стоит выбранить мужа. Наши рабочие из Джараблуса, с непривычки, в полном шоке.

— Никогда, — восклицает один из них, — не слышал, чтобы достойная женщина такое говорила своему мужу! Я не знал, куда глаза девать от стыда!

Между тем бронзоволикие красавицы обступили меня и рассматривают с откровенным интересом, обмениваясь грубоватыми комментариями. Они дружелюбно кивают мне, смеются, спрашивают что-то, потом качают головами и хлопают себя по губам, дескать: «Как жаль, что нам не понять друг друга!» Они с любопытством разглядывают мою юбку, ощупывают рукав. Потом указывают руками на раскоп, — ведь я жена хваджи? Я киваю, а они еще что-то спрашивают и смеются, понимая, что ответ получить невозможно. Догадываюсь, что их интересует моя семья, и есть ли у меня дети, и сколько их… Но увы! Потом они пытаются объяснить мне, что будут делать с травками и корешками, — напрасные старания. Они, хохоча, поднимаются, снова кивают мне и уходят, махая на прощание, — похожие на огромные яркие цветы.

Живут они в саманных лачугах, а все их имущество состоит из нескольких кухонных горшков, но они счастливы, и веселье их непритворно. Они упиваются жизнью ничуть не меньше героев Рабле [43]— красивые, пышущие здоровьем и весельем.

Моя маленькая знакомая гонит мимо меня коров, робко улыбнувшись, она тут же отводит глаза.

В отдалении слышны свистки бригадиров. Фидос! Перерыв на ленч, половина первого. Я возвращаюсь к Максу и Маку. Мы едим холодную баранину, опять крутые яйца, ломти арабского хлеба, а Макс и Мак — еще и местный козий сыр — светло-серого цвета, жутко пахнущий и слегка приправленный шерстью. У меня же с собой изысканные швейцарские сырки, облеченные в серебряную фольгу и красиво уложенные в круглую коробочку. Макс смотрит на них с презрением. На десерт — апельсины и горячий чай.

Затем идем осматривать место, где будет построен наш дом.

Это в нескольких сотнях ярдов от деревни и от дома шейха, к юго-востоку от раскопа. Каркас и перегородки уже готовы, я с тревогой спрашиваю, не слишком ли малы комнаты. Мак снисходительно улыбается: так кажется из-за того, что вокруг — открытое пространство.

Дом будет с куполом, под которым большая гостиная-кабинет, прямо в середине, а с боков еще две комнаты.

Отдельное здание — кухня с подсобными помещениями.

Если со временем понадобятся еще комнаты, их можно будет пристроить потом.

Неподалеку выкопают наш собственный колодец, чтобы не ходить за водой к шейху. Макс выбирает место для колодца и возвращается на раскоп.

Я остаюсь и наблюдаю за Маком, который весьма оригинальным способом изъясняется со строителями: размахивает руками, присвистывает, цокает языком, кивает, но при этом не говорит ни слова.

В четыре Макс начинает обходить квадраты и записывает, кому какой бакшиш положен за сегодня. Рабочие выстраиваются в шеренгу и предъявляют свои находки. Один из наиболее предприимчивых корзинщиков даже вымыл свою добычу слюной — для большего эффекта.

Открыв огромную амбарную книгу, Макс приступает к осмотру:

— Касмаги? (Кайловщик).

— Хасан Мохаммед.

Что у него? Тот показывает: половина горшка, множество черепков, костяной нож, небольшие кусочки меди.

Макс перебирает его добычу, безжалостно выбрасывая хлам, — обычно это как раз те вещицы, на которые рабочий возлагал большие надежды. Найденные бусинки складывают в одну коробку, костяные предметы в другую. Черепки идут в большие корзины, которые тащат мальчишки. Макс во всеуслышание объявляет размер вознаграждения: два с половиной, ну так и быть, четыре пенса, и записывает это в книгу. Хасан Мохаммед повторяет вслух эту сумму, запоминая.

Но самые тяжкие расчеты предстоят в конце недели: дневной заработок за все дни плюс вознаграждение, вся сумма выплачивается сразу. Причем каждый рабочий каким-то непостижимым образом точно знает, сколько именно ему причитается, и иногда поправляет Макса:

— Нет, еще два пенса!

Но нередко слышишь и такое:

— Нет, четыре пенса лишние!

Ошибаются они очень редко.

Иногда возникает путаница из-за одинаковых имен. Здесь у нас трое или четверо Даудов Мохаммедов, и приходится их различать по третьему имени: Ибрахим или Сулейман.

Макс переходит к следующему рабочему.

— Имя?

— Ахмад Мохаммед!

У этого рабочего не очень много находок, да и те, строго говоря, можно было бы выбросить, но поощрение необходимо, поэтому Макс выбирает несколько черепков и кладет в корзину, записав на его счет два фартинга [44].