Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

Валье был ранен в грудь и правую руку. Патроны кончались…

Он стоял перед Маркесом, придерживая раненую руку здоровой, и улыбался.

— На той неделе Дегольядо, сегодня вы, дон Леандро, — сказал Маркес, улыбаясь в ответ сырыми багровыми губами. — Если и дальше так пойдет, Хуарес останется без генералов. Мне очень хотелось бы вздернуть Ортегу. Сарагоса слишком благоразумен. Он не пойдет в горы.

— Разумеется, год назад он дал вам пинка на равнине…

— С вами приятно поговорить, дон Леандро, вы весельчак. Не то что эта постная рыба Дегольядо. Расстреливать таких, как он, — ни малейшего удовольствия…

Валье прижал простреленную руку к простреленной груди так, чтобы боль стала еще сильнее. Ему хотелось кричать от ярости и бессилия. Сарагоса, Сарагоса, в третий раз этого не должно произойти!

Он улыбался.

— Я должен поздравить вас, генерал. Теперь в Мехико вас зовут уже не «тигр Такубайи», а — «шакал Монте-де-лас-Крусес»… Да, шакал… Как все перемешалось в Мексике! Мелкие мошенники, которым пристало таскать кошельки на рынках, становятся убийцами! Просто беда… Как жаль, что мой друг Мирамон не расстрелял вас за воровство…

Маркес смотрел на Валье влажными кровянистыми глазами.

— Ничего, дон Леандро, зато вашему другу приятно будет узнать, что вас расстрелял именно я… Ваш учитель Окампо был казнен за предательство интересов Мексики. Вы будете казнены за предательство нашей святой церкви, которую вы преследуете и хулите…

Он кивнул своим солдатам, стоявшим поодаль, и ушел.

Валье огляделся.

— Вы расстреляете меня вон там — на перекрестке.

Он пошел, пошатываясь, к приземистой густой сосне, стоящей чуть выше по склону — у тропы.

Его расстреляли почти в упор, содрали мундир и повесили тело на толстом смолистом суку…

«Нам удалось выкупить у бандитов тело генерала Валье. (Тело генерала Дегольядо исчезло бесследно.) Я поехал вместе с несколькими офицерами. Нам удалось через жителей близлежащего селения вступить в переговоры с убийцами. Те запросили пятьсот песо. У нас не было иного выхода — они могли скинуть тело в любую пропасть. Мы передали деньги, и крестьяне привезли труп.

Я поехал на тот случай, ежели придется вести переговоры с Маркесом и его „президентом“. Мы ведь знакомы с ним. Он считает меня американцем.

Этот страшный день удивительно завершился. Вернувшись уже под вечер к себе, я услышал от хозяйки, что мне принесли из английского посольства пакет. Я так давно не получал писем из России, что и отвык уже. Вскрыл я большой конверт, а перед глазами все стоял генерал Валье, растерзанный пулями. И что же в конверте?

Да ежели бы мне два года назад кто сказал, что Высочайший Манифест об освобождении русских крестьян от крепостной зависимости я прочитаю в Америке, в Мексике, стоя в дорожном платье, в сапогах со шпорами, сапогах, покрытых пылью таких дорог, что смиренному россиянину в горячечном сне не приснятся! Да я бы тому в лицо рассмеялся!

Я стоял, смотрел на себя в огромное зеркало и улыбался, как блаженный, и повторял: „И в России реформа!“

Потом только посмотрел, что в письмеце у Ивана Гавриловича. [12] В пачке писем, приложенных к записным книжкам, имеются только письма (или копии писем) мексиканцев. Часть этих писем приводится в книге. Ни одного письма из России нет. Очевидно, Андрей Андреевич уничтожил их перед возвращением, опасаясь обыска. В двух местах крестьян пришлось уже воинской силой примирять с условиями освобождения… А ведь письмо от апреля. Что дальше будет, если сразу — десятки убитых и раненых? Стало быть, и мы готовы…

Пора домой, господа. Домой пора…

Уже полночь скоро, а я все опомниться не могу…

Нет, это не страх и не радость. Какое-то иное чувство. Как будто этого известия из отечества мне не хватало, чтобы увидеть всю здешнюю картину и понять готовность России. Если на объявление свободы народ отвечает бунтами, то каким же негодованием он полон? Однако надо себя сдерживать в суждениях. Годы, как убыл я из России, и многое там могло перемениться. А быть может, теперь, после здешнего, я иными глазами буду и на российские события смотреть. Но одно ясно мне — те могут дело делать, кто умеет определить готовность народа.

Перечитал — и стыдно стало. Там кровь льется, страшно сказать, не революция ли начинается, а я резонерствую».

Через полгода после победы в гражданской войне положение правительства Хуареса стало куда более шатким, чем в день вступления в столицу. Гибель Окампо, Дегольядо и Валье усугубила кризис. Маркес убивал лучших людей республики, и убивал безнаказанно. На кровавые беззакония противников Хуарес отвечал педантичным соблюдением законности. Ни один сподвижник Мирамона не был казнен. Их ждал суд. А суд этот все откладывался из-за неполноты обвинительного материала. Рядовым пурос начинало казаться, что их вожди бессильны справиться с накатывающейся из окрестных ущелий волной мстительной злобы. Министрам революционного правительства начинало казаться, что они втягиваются все в тот же мрачный водоворот невыполненных обещаний, несостоявшихся перемен, несбывшихся надежд, чреватый новым взрывом, новой гражданской войной, ибо тысячи корыстных честолюбцев и наивных максималистов ждали своего часа.

После гибели Валье Гонсалес Ортега лично возглавил добровольцев, брошенных навстречу летучему отряду, высланному Маркесом. Бой шел на окраине Мехико. Солдаты Ортеги опрокинули нападавших. Но — небывалое и печальное дело! — конгресс специальным решением отозвал Ортегу с поля битвы, чтоб тот не увлекся преследованием и не разделил участь Дегольядо и Валье… «Такубайский тигр» внушал теперь ужас, какого не внушал конституционалистам во время войны. От решения конгресса до паники было несколько шагов.

В конечном счете все объяснялось отсутствием денег.

Несмотря на усилия Сарагосы, никак не удавалось снарядить и вооружить войска для решающей операции против Маркеса.

Министры подавали в отставку один за другим. Невозможно было сформировать устойчивый кабинет.

Казалось, что жертвы и страдания трехлетней войны напрасны — все катилось в пропасть.

Миллионы песо — налоги и таможенные сборы — уходили за границу в виде платежей по иностранным займам…

Через три дня после похорон Валье Гладкой пришел к президенту. Был вечер, но они сидели в рабочем кабинете Хуареса — во дворце.

Гладкой долго, запинаясь и дергая худым лицом, рассказывал о смерти Окампо, о заваленном трупами поле битвы, на котором погиб Валье.