Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

Хуарес перекатывал в пальцах незажженную сигару. Он не смотрел на Гладкого, взгляд его был рассеянным.

— Когда мы везли тело генерала Валье по улицам столицы, — сказал Андрей Андреевич, — нам повстречалась его мать. Она велела открыть гроб… ящик…

Он наклонился в сторону президента — большой стол был между ними.

— Я никогда не забуду, дон Бенито, — продолжал Андрей Андреевич, с усилием подавляя судорогу в горле и сглатывая металлического вкуса слюну. — Тело генерала долго висело на дереве — после расстрела… Я не могу даже говорить об этом. Не мне рассказывать вам, как хорош он был… А в этом ящике лежало… Почему вы не объявите чрезвычайное положение, дон Бенито? — крикнул Гладкой. — Все гибнет!

Хуарес медленно постучал сигарой по газете, лежавшей перед ним.

— Да, да… Отмена конституционных гарантий для политических противников. Временная диктатура. Ближайшие мне люди пишут: «Речь идет о самозащите семи миллионов человек от двух тысяч убийц. Неделя суровых мер спасет страну».

Он слегка подтолкнул газетный лист к Гладкому, словно приглашая проверить, правильно ли он прочитал.

— Я тоже думаю так, — сказал Гладкой.

— И я думал бы так же, если бы находился на вашем месте.

Андрей Андреевич услышал что-то новое в голосе Хуареса — сарказм, презрительная ирония? Он испуганно взглянул на президента. Нет, тот смотрел задумчиво и добродушно. Или снисходительно?

— Человека, бьющегося в конвульсиях, — сказал Хуарес, — конечно, можно приковать к стене, и он станет неподвижен. Но что с ним будет, когда цепи снимут? Нужно другое лекарство.

— И вы знаете — какое?

— Это знает каждый трезвый политик. Сегодня дело не в политических трудностях. Несколько миллионов песо дали бы нам возможность стабилизировать положение. Нужны не политические, а экономические меры.

— Почему никто не предлагает?..

— Трудно решиться. Нужна отсрочка на выплату процентов по внешнему долгу. Нужно на время прекратить платежи. Немедленно появятся деньги — и, соответственно, боеспособные батальоны, старательные чиновники, возможность стимулировать промышленность. Но приостановить платежи — провоцировать интервенцию.

— Где же выход?

— Нужно рискнуть.

— Но Мексика не может воевать с европейскими державами! Страна устала от войны!

— Вы много ездили по нашим дорогам, дон Андреу, и, конечно, видели, как в тропических долинах застревают в грязи тяжелые повозки. Это страшное зрелище, не правда ли? Погонщики выбиваются из сил, истязают быков, чтобы вытащить повозку из трясины… При этом они знают, что через сотню шагов застрянут в следующем болоте. Не так ли?

Хуарес, улыбаясь, смотрел на недоумевающее лицо Гладкого.

— Весь фокус в том, дон Андреу, что это будет уже другое болото! Вы понимаете? Другое. А им важно вылезти из этого!

— Вы шутите, дон Бенито.

— Не совсем. «Неделя решительных мер» — вздор. Это — прошлое. Надо вылезти из сегодняшнего болота. Кроме приостановки платежей, возможностей нет.

— Почему же вы?..

— Я жду, чтобы конгресс сам додумался до этого. Когда они поймут, что я не введу чрезвычайного положения, их мысли повернутся в эту сторону. Я не хочу навязывать решение…

Придя домой, Гладкой записал: «Удивительный человек. Поговорив с ним, я снова поверил, что все будет хорошо. Я не умею ему не верить, вот ведь какая странность!»

17 июля 1861 года по предложению депутатов конгресса Хуарес обнародовал декрет о двухлетнем моратории на выплату процентов по внешнему долгу.

Немедленно сотни тысяч песо, предназначенных для очередной выплаты, переданы были военному министерству. Сарагоса не терял времени. Через несколько дней переформированные и перевооруженные правительственные войска под командованием генерала Ортеги и полковника Диаса встретились с главными силами Маркеса и разгромили их.

И это была настоящая и окончательная победа в гражданской войне.

А еще через несколько дней посол Франции де Салиньи порвал отношения с Мексикой, а посол Англии Уайк приостановил отношения. Посол Испании был уже выслан за действия, враждебные республике.

Интервенция становилась неизбежной.

15 мая 1862 года Хуарес шел по тихой, удаленной от дворца улице Мехико. Рядом с ним шагал, стараясь не обгонять президента, высокий, очень загорелый старик в таком же, как у президента, черном сюртуке, но при этом в сапогах, хранивших следы недавно снятых шпор…

Десять дней назад генерал Сарагоса в многочасовом бою у фортов Пуэблы остановил атаку французского экспедиционного корпуса. Понеся огромные потери, французы отступили в Орисабу.

Однако было ясно, что это отнюдь не конец борьбы, а всего лишь передышка и что, получив подкрепление из-за океана, интервенты снова пойдут вперед…

Старик в сапогах для верховой езды, дон Хенаро, ранчеро из Оахаки, нервничал и не знал, как начать.

Дона Хенаро Хуарес знал еще сорок лет назад, в те мифические времена, когда он, юный индеец Бенито, учился в семинарии, а молодой дон Хенаро привозил в дом состоятельного торговца сеньора Масы, отца Маргариты, овощи. Дон Хенаро был другом семьи Масы, и естественно, что донья Маргарита обратилась к нему, когда решилась идти через горы к своему «обожаемому Хуаресу». И все эти триста смертельно опасных миль дон Хенаро, рискуя головой, сопровождал ее и детей…

Теперь он внезапно приехал в Мехико и попросил свидания с президентом.

Они молча шли по безлюдной улице. Над окраиной города парило несколько огромных птиц. Кондоры со своей высоты осматривали пустыри — искали падаль, выброшенные потроха.

Хуарес вспоминал реляцию Сарагосы — четкую и сдержанную и возбужденный рассказ этого молодого русского, который пожелал сражаться под командованием Сарагосы и, кажется, сражался неплохо.

Дон Хенаро тронул своего спутника за рукав и показал на парящих птиц. Президент и ранчеро остановились на минуту и, ниже надвинув шляпы от солнца, смотрели на темные зубчатые силуэты в небе — угрожающие и равнодушные.

— Я хотел сказать вам, если позволите, сеньор президент…

— Дон Хенаро, но ведь прежде вы не называли меня «сеньор губернатор».

— Тогда я разговаривал с доном Бенито, а сейчас, умоляю простить мою дерзость, я хотел бы говорить с президентом… Умоляю простить.

Метис, считавший себя креолом, старался соблюдать всю изысканность разговорного этикета, но лицо его было отчужденным. Он все еще смотрел на силуэты кондоров.

— Я всегда держался в стороне, сеньор президент. Все эти революции и войны — все это шло мимо моего ранчо. А уж чего только вокруг не было, вы знаете лучше меня, не правда ли, сеньор президент? А потом? После того, как я вернулся из Веракруса, помните, когда мы с сеньорой пришли из Оахаки? — не прошло и недели — мне с моими парнями, что у меня работают, — так вот, мне с моими парнями пришлось, сеньор президент, убить пятерых… Да, да… Я стреляю и могу рубануть мачете не хуже другого, да, да… Я мужчина. Но — впервые… И сразу пятерых… Тут не было никакой политики. Просто бандиты. И если бы мы их не убили… Не важно, не важно. Пришлось…