Эмилия Руэте - Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида

После такого упорства у Маджида оставался только один путь – во второй раз применить насилие, как бы сильно он ни хотел избежать этого. Английский консул, с которым он совещался, убедил его в необходимости окончательно прекратить затянувшиеся беспорядки и предложил для этого свою помощь. Британская канонерка должна была появиться напротив дворца Баргаша и высадить на берег отряд моряков, а если эта демонстрация силы не подействует, начать обстрел. На самом же деле моряки начали с того, что дали несколько залпов из ружей по дому Баргаша; тогда он вместе с Медже и Абд иль-Азизом укрылся в задних комнатах дома, спасаясь от пуль, которые уже свистели возле их ушей.

При первом залпе Холе разрыдалась, стала ругать по очереди Маджида, его правительство и англичан и обвинять их, тоже поочередно, в том, что они возмутительно и несправедливо оскорбляют и обижают нас. Тем временем ружейный огонь становился все сильнее, и все в нашем доме обезумели от страха, потому что дом этот стоял как раз позади дома Баргаша, и мы тоже, старые и молодые, знатные и простые, словно сошли с ума. Некоторые прощались друг с другом навсегда, кто-то просил у всех остальных прощения за прежние обиды; самые хладнокровные начали паковать свои вещи, готовясь к бегству. Остальные замерли на месте и стонали или причитали, не способные ни думать, ни делать что-либо. А некоторые начали молиться там, где стояли, – в коридорах, на лестницах, во дворе, на крыше, которая была защищена оградой. Их примеру последовали другие, и постепенно страх и суета уступили место успокоительной уверенности в том, что всегда должна совершаться не воля человека, а воля Господа, что судьбы людей предначертаны всемилостивым и премудрым Богом. И тогда мы все благочестиво опустились на колени и коснулись лбом пола в знак глубочайшего смирения и покорности перед лицом Господа.

Опасность все усиливалась, и Холе наконец убедила нашего упрямого брата покориться. Нарушая все правила приличия, она сама побежала к английскому консулу с сообщением об этом и желая потребовать, чтобы боевые действия были прекращены. В то время британцы не имели в Восточной Африке такой власти, как сейчас, и во внутренних делах Занзибара их мнение значило так же мало, как, скажем, мнение турок во внутренних делах Германии. Это положение коренным образом изменилось только с 1875 года, благодаря политике Англии в отношении рабов – в пользу этой страны и в сторону полного разорения нашего народа.

Холе не нашла консула, но в это время люди из дома Баргаша стали кричать морякам: «Мир, мир!», стрельба прекратилась, и нам удалось избежать большей беды. Если бы та канонерка действительно обстреляла дворец претендента из орудий, сейчас на троне Занзибара сидел бы не он, а другой султан, и я бы никогда не уехала в Европу.

Чтобы подобные заговоры не происходили в будущем, было решено, что Баргаш будет выслан в Бомбей. Он отплыл туда на британском военном корабле, и вместе с ним отправился (добровольно) Абд иль-Азиз. Это было сделано по совету английского консула. Вероятно, британцы хотели держать в своих руках предполагаемого наследника Маджида, чтобы без грубости принуждать султана действовать в согласии с их планами. Баргаш прожил в Бомбее два года, затем без шума вернулся на Занзибар, и после смерти Маджида в 1870 году наконец получил по наследству давно желанный престол.

Сложные отношения с невидимым управляющим. – Жизнь на плантации Кисимбани. – И на плантации Бубубу. – Продажа Бубубу. – Снова в городе. – Примирение с Маджидом. – Ссора с Холе. – Ненависть восточных людей к лицемерию. – Их великая верность в дружбе.

Наш замысел, который начался с таких больших надежд и так старательно был разрушен до основания, обошелся нам дорого. Мои племянницы были достаточно богаты, чтобы легко перенести свои потери, но многие из наших лучших рабов погибли в бою, а другие стали инвалидами или были изуродованы, и их вид постоянно напоминал нам о бедствии, которое вызвали мы сами. Но это еще самое слабое наказание, самый безобидный урожай, который мог вырасти из посеянных нами семян зла. Гораздо хуже для нас – Холе, Медже, моих двух племянниц и меня – видеть, что все наши добропорядочные родственники и друзья явно сторонились нас, и при этом чувствовать, что это отношение совершенно оправданно. Были и такие люди – те, кто не любил нас или надеялся добиться благосклонности властей, передавая сплетни, – которые продолжали шпионить за нами и прилагали для этого огромные усилия. Нам это было все равно, поскольку наше дело было проиграно навсегда, но то, что мы оставались на подозрении, отпугивало немногих оставшихся у нас друзей. Даже хитрые баньяны долгое время обходили нас стороной и лишь иногда пробирались в наши дома по ночам, чтобы расхваливать свои индийские товары. Наши когда-то полные движения дома, где все время, как в голубятне, кто-то входил, кто-то выходил, теперь наполнились давящей пустотой, стали одинокими и мрачными; к нам не заходила ни одна душа из внешнего мира. Это становилось невыносимо, и я решила переселиться в одно из своих имений; мои четыре сообщницы вскоре последовали моему примеру – покинули город и поселились в сельской местности.

С тех пор как умерла моя мать, я редко бывала на какой-нибудь из своих трех плантаций и приезжала туда только на пару дней. Поэтому, после всех моих недавних бедствий и всех семейных раздоров, я вдвойне радовалась, предвкушая удовольствия сельской жизни. Я выбрала Кисимбани, потому что это имение предпочитала моя дорогая мать и из-за воспоминаний о ее частых поездках туда. Но я также понимала, что мне придется терпеть те неудобства, от которых страдают живущие в одиночку арабские дамы из-за своей вынужденной независимости от мужчин-советчиков.

Тиранический этикет нашей страны запрещает нам, женщинам, разговаривать даже с нашими собственными служащими, если они – свободные мужчины. Распоряжения и отчеты должны передаваться через рабов, а поскольку лишь немногие знатные дамы умеют писать, то можно пересчитать по пальцам дам, которые когда-либо видят баланс, составленный их управляющим. Если управляющий обеспечивает дом госпожи всем необходимым и присылает ей достаточно денег после урожая, это ее обычно вполне удовлетворяет. Эти доходы поступают от продажи гвоздики и кокосов. Есть еще картофель, ямс и другие плоды, вырастающие на земле, но мы слишком горды, чтобы продавать их, и управляющий может делать что пожелает с той их частью, которая не нужна для домашнего потребления.

Пока я жила в городе, мой управляющий Хасан раз в неделю или в две недели приезжал, чтобы передать мне свой отчет через одного из моих домашних рабов и попросить указаний, которые я посылала ему этим же путем. Для таких случаев, как этот, существует особая комната на первом этаже дома, где мужчины отдыхают после долгой езды на муле, подкрепляясь едой и питьем перед возвращением домой. Но теперь, когда я собиралась жить в Кисимбани, Хасан стал для меня неудобен; ему, бедняге, самому приходилось все время прятаться или сворачивать в сторону, чтобы не увидеть какую-нибудь из нас, женщин. Поэтому я перевела его на другую плантацию, а на его место назначила сообразительного (он умел читать и писать) и энергичного абиссинца, который был рабом, а не свободным человеком. Абиссинцы вообще ловкие и смышленые люди, и мы, если есть выбор, покупаем их охотнее, чем негров.