Мария Барятинская - Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918

Я забыла упомянуть, что познакомилась с очень интересной личностью, герром Носке, который действительно спас столицу – практически и саму Германию – от спартаковцев. Он был обыкновенным работником физического труда, но, будучи очень популярным, сумел утвердиться во главе антиспартаковских сил. Он сформировал из последних полки и стал главнокомандующим войск в Берлине и военным министром. Говорили, что он ультрадемократ и враждебно относится ко всем аристократам.

Каково было наше удивление потом, когда однажды мы с дочерью встретили его в доме своих друзей, очень хорошо одетым, очень вежливым и были буквально очарованы, когда кто-то назвал его «превосходительство». Это был человек исключительного ума и огромного такта. Во время капповского путча его заподозрили в симпатиях к генералу Лютвицу, и ему пришлось подать в отставку.

Все эти недели обстановка в Берлине действовала на нервы, потому что крайние левые отказывались подчиняться властям, и на улицах происходили неприятные демонстрации. Мы часто слышали шум стрельбы. Однажды мы отправились навестить наших английских друзей. Когда настало время идти домой, выяснилось, что и таксисты забастовали, и нам пришлось проделать длинный путь пешком. С нами были два английских офицера Королевских военно-воздушных сил. На углу одной улицы мы заметили проезжавший мимо одноконный кеб. Обрадовавшись, мы окликнули его и уселись в коляску, но вокруг собралась толпа и заставила нас покинуть кеб, и его тут же перевернули. Мы продолжили свой путь домой пешком, и до нас постоянно доносились похожие на щелканье хлыста такие знакомые звуки винтовочных выстрелов. Но в конце концов мы добрались до дому целыми и невредимыми.

Нынешняя забастовка длилась дольше, чем все остальные. Было очень трудно – и, что еще хуже, очень дорого – покупать продовольствие. Нам не разрешали открыто покупать мясо или белый хлеб. Но все в конце концов кончается, и в Берлине, наконец воцарился порядок.

Примерно в это время произошел известный скандал, за которым последовал судебный процесс, связанный с рестораном «Adlon». Там имела место драка между несколькими гостями, и с двумя французскими офицерами, капитаном Ружевэном и лейтенантом Кляйном, очень плохо обошлись. Сообщалось, что сигнал к беспорядкам подал кузен кайзера, принц Иоахим Альбрехт. Его даже посадили в Моабитскую тюрьму и организовали судебное разбирательство. Но было доказано, что он не принимал активного участия в этом деле. В другой раз на входе в этот же самый ресторан поссорились генерал Гофман и какой-то французский офицер и стали осыпать друг друга дикими оскорблениями.

В Берлине с большим подозрением смотрели на тех, кто был связан с подданными союзнических держав, и особенно если это были русские. И все-таки многие молодые немцы, имевшие родственников в Англии, появлялись на улице и на публике в обществе членов Межсоюзной комиссии. Жизнь в Германии той эпохи была полна источников раздражения. Не было конца слухам и скандалам, а иной раз и неприличным политическим интригам.

Летом 1920 года я поехала с дочерью в Карлсбад на воды. Она вернулась в Берлин раньше меня в компании моей племянницы, чтобы поискать для нас жилье на зиму. В это время она очень близко сошлась с женой одного английского офицера, который, казалось, был очень к ней любезен. Вскоре и я вернулась в Берлин, где эта английская пара познакомила меня со своим хорошим другом, как они мне говорили, крайне зажиточным человеком. Однажды эта английская леди попросила меня прийти к ней поболтать, так как она неважно себя чувствовала и не могла выйти на прогулку.

Каково же было мое удивление, когда я там услышала, что ее друг горит желанием помочь русским и изъявил готовность оплатить учебу моей дочери в школе, так как ее образование еще не было законченным. Она сказала мне, что присмотрит за моей дочерью и готова забрать ее с собой в Англию, куда она вскоре должна отбыть. Она также возьмет на себя проведение каникул. Я ответила, что должна вначале поговорить со своей дочерью. Так велико было мое волнение при мысли о расставании с моей Малышкой, что я разразилась слезами.

Мне трудно было принять решение, и было очень горько думать о разлуке, и все-таки мой рассудок говорил, что я должна принять это предложение. Во мне шла непрекращающаяся война, но в итоге я убедила себя, что должна ставить интересы моего ребенка превыше всего и пожертвовать своими чувствами ради нее. Наше финансовое положение было катастрофическим, и я видела перед собой лишь мрачные дни, ожидавшие нас впереди.

Так что я дала свое согласие – но один лишь Бог ведает, чего это мне стоило. Мне казалось, что я умираю, когда начались приготовления к отъезду.

За день до их отбытия я зашла навестить г-жу X. и окончательно обсудить с ней наши дела.

Я вновь заявила ей то же, что и говорила ранее господину, проявившему такую щедрость по отношению к моей дочери, – что хочу, чтобы моя Малышка приезжала ко мне на каникулы, если это возможно, и что я не передаю ему никаких прав опекунства.

Малышка была очарована г-жой X., и на следующий день они уехали. Был вечер, и я никогда не забуду страданий, которые ощутила, когда поезд с моим любимым ребенком ушел, а я осталась одна. Как опустел этот мир!

В Лондоне моя дочь сначала чувствовала себя неважно. Когда ей стало лучше, ее отправили в школу в Уэстгейт. На Рождество она поехала в Париж к семье X., которая была в это время там. Я увидела дочь в Брюсселе, куда поехала специально, чтобы встретиться с ней. Но с какими же трудностями мне удалось заполучить ее к себе на Рождество!

Этой зимой я очень часто встречалась с кузиной, баронессой Бенкендорф-Гинденбург, урожденной принцессой Мюнстер, и ее общество давало мне большое утешение. Это была женщина редкой доброты, благородных чувств и большого интеллекта. Ее сын и невестка, до замужества мисс Хей из Кинноула, также мне понравились, и все трое проявили большое великодушие и доброту ко мне в моем горе.

Новости, приходящие из России, были самыми мрачными. Наша последняя надежда на то, что генерал Врангель сможет удержать Крым и тем самым сохранит плацдарм, с которого можно будет освободить Россию от ее тиранов, рассеялась как дым. Какая страшная катастрофа! Неизбежен новый приступ отчаяния для тысяч беженцев, оказавшихся без каких-либо средств к существованию…

Я особо тревожилась за судьбу моей бедной свекрови, которой было семьдесят четыре года и которая была очень слаба здоровьем, за свою золовку, которая, к несчастью, вместе со своей семьей покинула Мальту и вернулась в Крым. К несчастью, мои наихудшие опасения подтвердились. Мы узнали, что наша дорогая старушка – настоящая святая, которая прожила свою жизнь, делая всем добро, – была расстреляна вместе с моей золовкой и ее мужем, капитаном Мальцовым. Это было для меня огромным горем. Трое их детей после полутора лет неописуемых страданий выбрались из Ялты и после путешествия, полного риска и приключений, сумели воссоединиться с моей золовкой, их тетей, княгиней Щербатовой, в Болгарии.