Феликс Керстен - Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

Ваши представления о промышленности совершенно неверны. Вы всерьез думаете, что юристы занимают в ней важные посты? Взгляните только на лидеров индустрии: есть среди них хоть один юрист? Ни одного. Эти должности занимают опытные бизнесмены и инженеры. Но они содержат юристов ради постоянной борьбы с конкурентами и правительством, ради получения максимальных прибылей. Их юристы, несомненно, хорошо подготовлены для такой задачи. Они не предпринимают никаких больших начинаний, они не занимаются масштабными проектами – только советуют, как поудобнее обойти законы и как вставить в контракты двусмысленные условия, которые особенно полезны для их нанимателей; в случае прочих затруднений они советуют, какой шаг лучше всего предпринять в борьбе с конкурентами и с правительством.

Вполне верно, что юрист занимает здесь второе или третье место; он ценится не из-за того, что является «защитником правосудия», если использовать формулировку Франка, а как раз потому, что готов защищать незаконное. На предприятии этот юрист всего лишь наемный служащий, трудящийся на своего предпринимателя. Горе ему, если он своей работой не сумеет угодить хозяину. Его уволят не задумываясь.

Недавно Франк пытался объяснить мне значение своих «защитников правосудия» как независимой юридической профессии и просил меня обеспечить сотрудничество с фюрером, о чьем антиюридическом настрое он горько сожалеет. Я посмеялся над ним и попросил его сперва растолковать мне роль юристов как независимых «защитников правосудия» в промышленности. Он до сих пор припоминает мне это замечание.

Юрист, которого мы видим в промышленности, – образец римского юриста, очевидно необходимый в этой отрасли. И все же я предпочитаю такого промышленного юриста всем прочим. Он, по крайней мере, способен на что-то, имея представление о производственном процессе. Для него это означает лишь одно: он признает, что является представителем корыстных интересов. Его цель – хорошее жалованье, и он трудится изо всех сил на благо себе и своей семьи. Я могу понять это, но не манию величия обычных юристов, которые утверждают, что могут и должны иметь долю во всем лишь потому, что изучали закон.

Так закончился разговор, который продолжался больше часа. Тут вошел Брандт со срочными бумагами, и Гиммлер вернулся к работе. Через некоторое время мне выпала возможность поговорить с Брандтом. Я пересказал ему свой разговор с Гиммлером о юристах и выразил удивление тем, что тот так хорошо знаком с этими проблемами и запасся всевозможными аргументами.

– Вы затронули одну из областей, в которой рейхсфюрер вынужден непрерывно вести бои – в своей собственной организации, в администрации, против министерства юстиции. Юристы окопались повсюду. Нередко они занимают высочайшие должности в партии и СС, выдвигая свои аргументы и незаметно образуя против рейхсфюрера единый фронт. Поэтому ему приходится все время быть настороже, если он хочет хоть чего-то добиться. Его недоверие к юристам беспредельно. Как часто бывает, ему попадаются документы, противоречащие всем его идеям или расстраивающие его по той или иной причине! Тогда он зовет меня и говорит: «Брандт, выясните, кто этот тип по профессии». Я понимаю, что рейхсфюрер вынюхал очередного юриста и хочет убедиться, что нос его не подвел. Если это так, он с триумфом провозглашает: «Ну что, я снова оказался прав!» Если он ошибается, то говорит: «Но он мог бы стать юристом и наверняка юрист в глубине души».

Я указал Брандту на то, что Гиммлер не ответил на мой вопрос, почему юристы неизменно занимают вторую и третью по важности должности в штабе и в администрации.

– Да, – согласился Брандт, – это очень щекотливый вопрос, которого рейхсфюрер предпочитает избегать. Фактически он не верит в этот факт и считает, что все дело в преувеличенных заявлениях самих юристов, которые занимают заметную позицию в свете и не подкрепляют свое мнение никакими доказательствами. Поэтому он приказал провести статистику, чтобы пролить свет на этот вопрос. Но эта проблема все равно вызывает у него беспокойство.

29 января 1940 года

Несколько дней назад Гиммлер попросил меня осмотреть фон Риббентропа, министра иностранных дел рейха. Сперва я был против этого, не желая навлекать на себя враждебность врачей, лечивших Риббентропа. Кроме того, я хотел сохранить инкогнито. Но Гиммлер уже говорил обо мне с Риббентропом и сообщил тому, что я лечил его от ревматизма. От меня требовалось ничего не говорить министру о желудочных болях Гиммлера, которые держались в большом секрете. Риббентроп должен был думать, что Гиммлер совершенно здоров. Узнав, что Гиммлер нездоров, он интриговал бы против него еще сильнее, чем в данный момент.

Риббентроп послал за мной. Он страдал от жестоких головных болей, головокружения, частичной потери зрения и желудочных колик. Я занялся его болезнями.

10 марта 1943 года

Сегодня я снова лечил Риббентропа. На этот раз он спросил меня, состою ли я в партии. Когда я сказал «нет», он был удивлен, как это может быть, если я нахожусь в Германии уже три года. Я ответил ему, что я – врач и обращаю внимание лишь на страдания человека, не задумываясь над тем, монархист ли он или демократ. Меня волнует только то, как ему помочь. Такое отношение показалось Риббентропу чудовищным. Посещал ли я курсы политучебы? А что обо всем этом думает Гиммлер?

12 марта 1943 года

Риббентроп пожаловался на меня Гиммлеру. Когда я сегодня лечил Гиммлера, он сказал:

– Я знаю, что вы – не национал-социалист. Но считал вас более осторожным. При таких людях, как Риббентроп, вы должны держать рот на замке и не выдавать им своего истинного мнения. Вы сами знаете, что с такими людьми следует быть вдвойне осторожным. Кроме того, вы даже не представляете себе, сколько доносов мне на вас поступает каждый месяц.

Сегодня Риббентроп сказал, что говорил обо мне с Гиммлером и хвалил меня как превосходного врача. Но он не может не обращать внимания на мои недавние замечания о политике. Гиммлер дал ему твердое обещание, что после войны я буду одним из первых, отправленных на курсы политучебы. Он, Риббентроп, удовлетворился этим обещанием.

Затем разговор перешел на Англию, и я спросил Риббентропа, правда ли он приветствовал английского короля восклицанием «Хайль Гитлер»? Риббентроп заявил, что это абсолютная истина. Он хотел показать королю, что наступил новый этап в истории человечества. Но король этого не понял. Если бы Англия в то время приняла протянутую руку Гитлера, она могла бы мирно заниматься своими делами и существовать под могущественным покровительством Великого Германского рейха. Гитлер отвел Англии «определенное жизненное пространство». Но теперь она потеряет все, заключил Риббентроп.