Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

А как там в Красноярске? Давно нет вестей. Прибавилось ли кружков? Выводят ли «экономистов» на чистую воду? И не пора ли создать комитет? И Владимир Ильич отправил телеграмму Скорнякову: хочется повидаться с ним. Не удастся ли ему приехать на часок в Ачинск? Встретиться они могут у сестры Красикова, фельдшерицы железнодорожного медицинского пункта.

Матери телеграфировал: в Уфе сделает остановку на два-три дня, попросит губернатора оставить Надю там, а то ведь могут отправить в какой-нибудь Стерлитамак или Белебей.

Потом пошли вдвоем в музей, возвратили книги, простились с Мартьяновым.

Феликс Яковлевич Кон сам пришел пожать им руки на прощанье, пожалел, что так и не довелось познакомиться поближе, поговорить по душам:

— Все из-за Райчина… Пробежала тогда между нами черная кошка.

— Надеюсь, единственная и последняя. — В глазах Владимира Ильича заиграли добродушные смешинки и тут же погасли, уступая место деловитости. — У нас с вами — все впереди, и мы еще встретимся не раз.

За Дженни приехал из Теси Егор Барамзин, остановился в том же доме Брагина, где жил Старков и Курнатовский. Егор Васильевич делал бутерброды с колбасой, старался прикормить собаку.

Но всякий раз бутерброд норовила выхватить Дианка, ластившаяся ко всем. Курнатовский прикрикивал, прогоняя свою общительную собаку на кухню. А Дженни останавливалась поодаль, нерешительно вытягивала морду к аппетитному угощению, оглядывалась на Владимира Ильича и, услышав: «Ну, бери, бери», брала осторожно, уступая соблазну, отходила к хозяину и, съев бутерброд, ложилась с тяжелым вздохом.

— Жаль ее… — проронила Надежда Константиновна.

— Я вам нарисую Дженни и пришлю, — пообещал Барамзин. — Акварельными красками. — Сделал новый бутерброд и опять начал подманивать собаку. — Подходи смелее. Ты теперь моя. Завтра поедем домой…

Поздно вечером примчались Лепешинские с Леной Урбанович и Ольгой Сильвиной. Пантелеймон Николаевич бережно внес на руках дочку, запрятанную в мешок из заячьих шкурок. Ольга Борисовна, сбросив шубу, погрела руки о печку и сунула их в мешок:

— Ой, да она вся мокрая!.. Горячая!.. Надо во что-то завернуть, а у нас все с мороза…

Старков подал одеяло.

— Оленьке в дороге было жарко, душно — приходилось откидывать капюшончик, — рассказывала Ольга Борисовна, завертывая дочку, дышавшую тяжело и хрипло. — Кажется, она жестоко простудилась. Ой, горе мне!..

— Это я виноват, — сказал Владимир Ильич, — посоветовал сшить мешок из двойного заячьего меха. Думал — понадежнее.

— Мы и сами так думали, а теперь вот… Придется нам остаться здесь на недельку.

— И останемся, — поддержал жену Пантелеймон Николаевич. — Той порой морозы схлынут. Ведь через три дня — сретенье: говорят, зима с весной встретится впервой.

— По приметам Сосипатыча, сретенские морозы — последние, — подтвердил Владимир Ильич, пошел в прихожую одеваться. — Сейчас приглашу врача.

— Эх, революционеры тоже! — довольно громко, как все глухие, ворчал Курнатовский, вышедший покурить. — Завели себе обузу!

— Не надо, Виктор Константинович. Не надо так, — уговаривал Владимир Ильич, приподнявшись на цыпочки к его уху. — Оч-чень, оч-чень хорошо, что есть ребенок! Вырастет еще одна революционерка! А как же иначе? И кто знает, возможно, и у вас…

— У меня?! — Курнатовский резко повернул голову. — Избави боже!..

— Ну, а после, — Владимир Ильич шутливо ткнул его в бок, — после революции?

— Там… Если выйду живым из всех боев… [20] В революцию 1905 г. В.К.Курнатовский создал в Чите Совет рабочих, солдатских и казачьих депутатов. В годы реакции был приговорен к смертной казни. Бежал за границу. Умер в 1912 году. — Курнатовский махнул длинной тонкой рукой. — Тогда и поговорим. А сейчас не до этого.

Пришел врач; осмотрев Оленьку, уложенную в постель, сказал: воспаление легких, и Лепешинские отказались от лошадей, заказанных для них.

Родители ни на шаг не отходили от больной. Старков отправился в аптеку за лекарством.

Елизавета Васильевна и Надежда Константиновна готовили ужин. Ольга Борисовна сказала им:

— Сварите наши пельмени. — Попросила мужа: — Пантелеймоша, принеси с мороза.

— А мы их… — Лепешинский взъерошил волосы. — В Ермаках забыли.

— Как же это так?! Ну я с ребенком завертелась, а ты…

— В сенях остались… Полный мешок!

— Мы тоже настряпали на всю дорогу. Сейчас сварим, — сказала Елизавета Васильевна. — Правда, наши из одной постной говядины. И без луку. — Повернулась к зятю. — Не гляди, Володя, с укоризной. Не из-за тебя одного такие-то. У меня тоже, — приложила руку к груди, — желудок не позволяет. И печень.

Мчатся тройки. Лихо звенят колокольчики под дугой. Гудит мерзлая земля под копытами.

Владимир Ильич сидит на облучке, рядом с ямщиком, лицом к покидаемым минусинским пределам.

Но не видно ни сопок, ни долин. Не видно дуги второй тройки, что мчится следом. Только головы иссиза-вороных, как косачиное крыло, коней прорывают густую пелену морозного тумана. Из разгоряченных конских ноздрей, округлившихся, как морские раковины, резкими струями бьет пар.

Елизавета Васильевна кашляет в воротник дохи. Надежда спрашивает:

— Володя, тебе там не зябко? Присаживайся ко мне — прикрою полами тулупа.

— Нет, нет. Мне тут хорошо.

— А руки не замерзли? Возьми мамину муфту.

— Муфту — не прочь. Но ты поменьше разговаривай, не простуди горло.

И они снова умолкают.

Только пощелкивает кнут ямщика, неугомонно поют колокольчики да звенит земля под копытами резвой тройки.

Мчатся кони. Стучат копыта о гулкий лед Енисея.

За самым задком кошевы — вторая тройка. Развеваются гривы гнедых.

Поднялся пламенный сгусток солнца, по обе стороны от себя запалил костры. А тепла нет ни от солнышка, ни от его пылающих костров.

На льду реки и на склонах голых сопок солнце зажигает мириады искорок. Но и от них не теплее.

Владимир Ильич мыслями рвется вперед… Для него уже остался позади маленький Ачинск. И Уфа — позади. Он тайком спешит к родным в Москву. Спешит в Питер. Тоже тайком. Там он найдет деньги на издание партийной газеты. Он побывает в крупных промышленных городах, повидается, обязательно повидается с Бабашкиным, с Лалаянцем, везде оставит корреспондентов, агентов «Искры». У них, подлинных марксистов, будет, будет боевая газета. От «Искры» пойдет тепло по всей стране. Она согреет и тех, у кого за два десятилетия эмигрантского прозябания начинают остывать сердца.

Мчатся кони. Поют колокольчики. Позади кошевы колышутся гривы серых в яблоках.

Сопки сменяют наряд. Теперь они пятнистые: к серебру снегов подмешивается по-зимнему тусклая зелень сосен да елок. Хмурятся лохматые кедры, заснеженные ветки — до самой земли.